Зина и ее знакомый не расстались на углу, а пошли дальше, Коткин за ними, отыскивая глазами следующий ориентир; после которого он повернет назад. Но он не успел этого сделать. Неожиданно Зина протянула широкому парню руку и направилась к Коткину.
— Здравствуй, — сказала она. — Ты за мной следил. Я очень польщена.
— Нет, — сказал Коткин. — Я просто шел в эту сторону и даже не видел..
— И что ты хотел мне сказать? — спросила Зина, улыбаясь.
— Ничего, — сказал Коткин и попытался уйти.
Зина положила ему на плечо красивую руку.
— Борис, — сказала она, — ты не очень спешишь?
— Я хотел попросить у вас прощения, — сказал Коткин. — Но так неловко получилось…
Они были в кино, потом Коткин проводил Зину на Русаковскую и Зина показала ему окна своей квартиры.
— Я тут живу со стариками. Но отцу дают назначение в Среднюю Азию. Он у меня строитель. Так что я останусь совсем одна.
Коткин сказал:
— А у меня только мать…
— Она там? В твоих Путинках?
— Да, — сказал Коткин, — там. Она в феврале умерла.
На следующей неделе Зина пригласила Коткина на концерт аргентинского виолончелиста. Коткин не понимал музыки, не любил ее, он занял у Саркисьянца двадцать рублей и купил себе новые ботинки. У консерватории люди спрашивали лишний билет, и он понял, что занимает чужое место, — лучше бы уткнуться сейчас в кляссер с марками, но он был благодарен Зине за внимание к себе, незаслуженное и потому стеснительное, он старался не глядеть на ее четкий профиль и думал о работе.
В апреле Зина еще несколько раз бывала с Коткнным в разных местах, он запутался в долгах, но отказаться от встреч не мог. Иногда Зина просила Коткина рассказать, над чем он работает, но ему казалось, что все это ей не совсем интересно. И сам он, такой некрасивый и неостроумный, ее интересовать не мог — в этом Коткин был уверен. Саркисьяиц поймал его в коридоре и спросил:
— Зачем кружишь голову такой девушке?
— Я не кружу.
— Она что ли за тобой ухаживает? Весь факультет поражен.
— А что в этом удивительного? — озлился вдруг Коткин.
Еще больше смутила Коткина черноглазая Проскурина. Она была лучшей подругой Зины, и оттого Коткин готов был простить ей перманентную злость ко всему человечеству, вульгарные наряды и громкий, пронзительный хохот. Проскурина ехала с Коткиным в метро. Она сказала:
— Конечно, это не мое дело, но ты, Борис, не обольщайся. Как подруга я имею право на откровенность. Ты меня не выдашь?
— Нет, — сказал Коткин.
— Она тебя не любит, — сказала Проскурина. — Никого она не любит. Понял?
— Нет, не понял.
— Когда поймешь, будет поздно. Мое дело предупредить муху, чтобы держалась подальше от паутины, — сравнение Проскуриной понравилось, и она захохотала на весь вагон.
— У нас чисто товарищеские отношения, — сказал Коткин. — Я отлично понимаю, что Зину окружают куда более интересные и яркие люди…
— Молчи уж, — перебила Проскурина. — Яркие личиости… а что ей с этих ярких личностей? Распределение будущей весной.
Коткин забыл об этом разговоре. Ему было неприятно, что у Зины такая подруга. Забыл он о разговоре еще и потому, что после него долго, почти месяц, не виделся с Зиной. Здоровался — не более. Зина увлеклась аспирантом с прикладной математики И сказала Коткину:
— Пойми меня, Боря, я не могу приказать сердцу.
Так все и кончилось. Коткин сдал госэкзамены и засел за реферат. Миша Чельцов, замдекана из гениев, убедил его, что науке нет дела до настроений Коткина. Борис расплачивался с долгами, много читал, работал, потому что любил свою работу.
В августе Зина вернулась с юга. Проскурина сообщила Коткину, что она ездила с тем аспирантом, но поссорилась. Зина увидела Коткина в пустой, раскаленной библиотеке и от двери громко сказала:
— Борис, выйди на минутку.
Коткин не сразу понял, кто зовет его, а когда увидел Зину, испугался, что она уйдет, не дождавшись, и бросился к двери, задел книги, и они упали на пол. Ему пришлось нагнуться и собирать их, книги норовили снова вырваться, и он думал, что Зина все-таки ушла. Но она ждала его. Ее волосы выгорели и казались совсем белыми.
— Как ты без меня существовал? — спросила она.
— Спасибо, — ответил Коткин.
— А я жалею, что поехала. Такая тоска, ты не представляешь. Ты что делаешь вечером?
Коткин не ответил, он смотрел на иее.
— Надо поговорить. А то ты, наверное, сплетен обо мне нахватался. Извини, что отвлекла тебя.
Зина ушла, не договорившись, где и когда они встретятся.
Коткин сдал книги и поспешил вниз.
Искать ее не пришлось. Она сидела на скамье в вестибюле, вытянув длинные бронзовые ноги, а возле нее стояли два программиста из ВЦ, наперебой шутили и сами своим шуткам смеялись. Коткин остановился у лестницы, не зная что делать дальше; а Зина увидела его и крикнула:
— Боренька, я тебя заждалась.
Она легко вскочила со скамьи и поспешила ему навстречу, забыв о программистах.
Они сидели на веранде кафе в Сокольниках, вечер был душный и влажный, словно собиралась гроза. Гроза собиралась каждый вечер, стояла засуха. Коткин никогда бы не смог разыскать столика на переполненной веранде, но Зина нашла столик и даже два стула. Коткин принес пиво, и Зина спросила:
— У тебя есть деньги, Боря?
Они пили пиво, Коткину было немного грустно, потому что этот вечер никогда уже больше не повторится. Зина рассказывала ему о том, как было скучно в Коктебеле, хотя за ней ухаживал одни известный поэт, и как она разочаровалась в прикладном математике, и Коткин со всем соглашался, и оттого тоже было грустно, словно они жили в разных мирах, она на Земле, он — на Марсе, или словно он был крепостным, а она — принцессой. Потом Зина предложила уйти, и они долго ходили по темным аллеям и искали свободную скамейку. Зина взяла Коткина за руку, у нее были теплые, мягкие пальцы, она была одного роста с Коткиным, но казалась выше, потому что была статная и не горбилась.
Они сидели на скамейке, и Зина сказала:
— Боря, можно быть с тобой откровенной?
Коткин испугался, что она станет говорить о том аспиранте или о каком-нибудь поклоннике, за которого она собралась замуж, и будет спрашивать совета.
— Ты все еще живешь в общежитии?
— Да.
— Понимаешь, какое дело… Только ты надо мной не смейся, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Мои старики уехали на Нурек. Наверное, лет на пять. Пока отец не построит там свою плотину, он ни за что не вернется.