начинает захлебываться словами, ничего путного от него не услышишь.
Муж забеспокоился, что опоздает, и начал собираться в свое ателье.
— Да вы не волнуйтесь, дядя, — уверенно сказал Тадзима. — Юми никогда не приходит вовремя.
Муж усмехнулся:
— Что правда, то правда! Прошлый раз она опоздала на целых два часа. Я уж и волновался, и злился — ведь освещение важно, вот что главное. Но Юми явилась такая сияющая, такая безмятежная, что у меня язык не повернулся сделать ей выговор. А ей, видно, и в голову не приходит, как нехорошо заставлять себя ждать.
— Да, она такая…
Тадзима, вероятно, считал, что так и должно быть. В тоне Саймуры тоже не чувствовалось ни малейшего раздражения. А я не понимала, как можно спокойно реагировать на подобные выходки. Просто бессовестно заставлять ждать человека немолодого, и к тому же крупного художника. И потом это ведь ее работа. Таких натурщиц гнать надо. Но я не могла сказать этого вслух. Муж и Тадзима, наверно, страшно бы удивились, сделай я подобное замечание. Они разговаривали между собой так, словно я была пустое место. Да и я не чувствовала себя участницей беседы, а только слушала, как зритель слушает актеров. Впрочем, со мной всегда так. Люди ведь общаются не со мной, а с гладкой, светлой поверхностью моего кокона. Кому придет в голову, что у кокона могут быть собственные мысли и желание их высказать? Представьте себе спектакль, в разгар которого на сцене вдруг появляется некто из бессловесной публики. Спектакль будет сорван, актеры разгневаются на непрошеного участника. Нет, у меня никогда не возникало намерения вскочить на сцену. И я в противоположность Юми никогда никого не заставляла себя ждать. Как правило, я приходила даже раньше назначенного времени. Но не помню, чтобы кто-нибудь поблагодарил меня за это. И зачем я так де— у лаю? То ли от врожденной аккуратности, то ли от неуверенности в себе. И вечно-то я стараюсь для других, считаюсь с чужими мыслями и способствую чужому успеху… Была ли в моей жизни такая радость, которая позволила бы мне забыть, что я договорилась с кем-то о встрече? Были ли минуты, настолько напряженные, чтобы я нарушила обещание? Испытала ли я хоть раз такой взлет, такое горение, когда человек готов растоптать мнение окружающих?…
Мой муж ушел, а Тадзима остался. Он, кажется, и не собирался уходить. Да душе у меня было неспокойно. Убрав посуду, я не находила себе места и бесцельно бродила из комнаты в кухню, из кухни в комнату.
— Ну что ты все бегаешь? Присядь хоть на минутку, ты же у себя дома!
Тадзима говорил грубо, но сейчас, когда мы остались вдвоем, в его тоне появилась некоторая теплота, которая благотворно на меня действовала.
— Замечаешь, какая я стала хозяйственная?
— Ты стала суетливой, а суетливость, как говорят, свидетельствует о духовной опустошенности.
— Вот и неправильно! Я вполне довольна жизнью. Мне очень хорошо с Саймурой, он прекрасный муж. Так что можешь обо мне не беспокоиться.
— Не знаю, не знаю… Почему ты вдруг стала писать эту пьесу — «Сезон бабочек»? Может быть потому, что тебе самой ужасно хочется превратиться в бабочку? Так давай, превращайся! Тебя ведь никто не удерживает.
— Да нет, не стоит мне превращаться… Ничего путного из этого не выйдет. Саймура терпеть не может бабочек. Если он прогонит меня, куда я тогда денусь…
Мы начали болтать, как в былые времена. Кажется, только с Тадзимой я могла говорить в таком тоне — легко и беззаботно. Но это не значило, что мы открывали друг перед другом душу. Скорее наоборот. Каждый прятал свои истинные мысли, уходил в глубины собственного мира, и, может быть, именно поэтому беседа текла так вольно. Мы оба устраивали ослепительный фейерверк, а когда эфемерные огни гасли, темнота вокруг сгущалась еще больше.
— …Послушай!.. Наша действительность — это ведь не «Один город». И если тебе захочется пить, воды здесь хоть отбавляй. Зачем же ты стараешься убедить себя, что воды нет?
«Один город», на который намекал Тадзима, — это моя пьеса. Ее недавно передавали по телевидению. В этом городе люди, освобожденные от психологических запретов подсознания, были абсолютно свободны в своих поступках. Туда приезжает человек из другого мира и встречается с женщиной, которую он когда-то любил. Все препятствия, стоявшие раньше между ним и его любимой, здесь не имеют значения, казалось бы, он должен наконец обрести счастье. И он счастлив с этой женщиной, но в один прекрасный день вдруг начинает испытывать жажду. У него сохнет горло, он хочет выпить воды, но не может ее найти. То ли вода в этом городе называется иначе, то ли местные жители вообще не имеют привычки пить… Люди только ухмыляются, когда он говорит «вода». И чем больше он старается объяснить им, что ему нужно, тем больше у него сохнет горло. А люди смеются. Неужели так смешно, когда человек хочет пить? В конце концов этот человек, бросив и счастливую жизнь и возлюбленную, возвращается в свой прежний мир. Возвращается с одной только целью — сделать глоток воды… Вот и все.
Когда пьесу показали по телевидению, на нее сразу обрушились критики. Ругали меня за полное отсутствие логики и за другие недостатки, охарактеризованные мудреными, сугубо научными словами. Если бы они знали, какой пустяк послужил поводом для написания этой пьесы! Я видела сон. И вспомнить стыдно, что за сон! Я, совершенно нагая, была в объятиях мужчины. На нас смотрели люди, но меня это ничуть не смущало. Трудно объяснить, почему мне приснился такой сон. На самом деле я ведь очень стыдливая, а во сне я не то что не сгорала от стыда, а, напротив, была счастлива. Может, даже молилась, чтобы эти объятия продлились подольше. Проснувшись, я почувствовала страшную жажду. Горло пересохло. Все понятно: омлет за ужином был пересолен. Даже мой муж, обычно никогда не делавший мне замечаний, сказал, что солоновато. Пошатываясь, еще не проснувшись как следует, я пошла в кухню и выпила воды. Какая же она была вкусная! Окончательно проснувшись, я подумала, что мужчина, которого я видела во сне, чем-то походил на Тадзиму. Нет, во сне я не знала, кто он, но потом окончательно убедила себя, что это именно Тадзима.
— Ты всю жизнь страдаешь от самовнушения…
Неужели Тадзима меня в чем-то обвиняет? В свое время, когда я хотела посоветоваться с ним, выходить ли мне замуж за Саймуру, он холодно отрезал: «Не мне выходить замуж, а тебе, ты и решай!»