неправда… – начал я, но она уже удалялась прочь, каблучки сердито стучали по асфальту, и я знал, что бежать за ней бессмысленно. Из кустов взлетела стайка встревоженных птиц.
У меня кружилась голова. В надежде, что Розалинд успокоится, я выждал несколько минут и позвонил ей, но она не ответила. Я пролепетал голосовое сообщение с извинениями, выключил телефон и плюхнулся на скамейку.
– Вот дерьмо! – выпалил я, обращаясь к кустам.
* * *
Подчеркну – по-моему, это важно, – что бы я ни делал во время операции “Весталка”, состояние мое было далеко от нормального. Это не оправдание, а факт. Например, перед тем как отправиться в лес, я давно не высыпался и мало ел, зато глушил напряжение изрядным количеством водки, поэтому не исключено, что случившееся в лесу – либо сон, либо какая-то причудливая галлюцинация. Точнее сказать я не в силах, и ответа, хотя бы отчасти утешительного, у меня тоже нет.
После той ночи я снова начал спать, причем моя сонливость меня пугала. По вечерам, возвращаясь с работы, я буквально засыпал на ходу. Кровать притягивала словно магнитом, а когда спустя двенадцать или тринадцать часов будильник выдергивал меня из сна, я обнаруживал, что всю ночь проспал в одной позе. Как-то раз я забыл поставить будильник и проснулся в два часа дня, когда очень сердитая Бернадетт позвонила в седьмой раз.
Воспоминания и их яркие побочные эффекты тоже прекратились, точно лампочка перегорела. Вы, возможно, подумаете, что оно и к лучшему, и в тот момент так оно и было, поскольку любые новости, имевшие отношение к Нокнари, ничего хорошего мне не сулили, и я прекрасно обходился без них. Я корил себя за то, что не понял этого раньше, – придурок, я забыл обо всем на свете и радостно бросился в лес! Я еще никогда так на себя не злился. Лишь намного позже, когда дело закрыли и пыль улеглась, я принялся опасливо прощупывать свою память, но нащупал лишь пустоту. Только тогда мне пришло в голову, что это не освобождение, а упущенный шанс, невосполнимая и окончательная утрата.
18
В пятницу утром первыми в кабинет явились мы с Сэмом. Я взял за правило приходить пораньше и просматривать данные, полученные от звонивших на горячую линию, в надежде, что зацеплюсь за что-нибудь и найду предлог провести день еще где-нибудь. За окном лил дождь – наверняка Кэсси сейчас на чем свет стоит ругает свой мотороллер и безуспешно пытается завести его.
– Дневная норма, – Сэм показал мне аудиокассеты, – он вчера разговорился, аж шесть звонков, так что пожалуйста, добрый Боженька…
Мы прослушивали телефон Эндрюза неделю с довольно плачевным результатом, поэтому ворчание О’Келли не предвещало ничего хорошего. В течение дня Эндрюз строил из себя мачо, раздавая указания подчиненным, по вечерам заказывал чересчур дорогие блюда с доставкой на дом – сам презрительно называл это обираловкой с доставкой. Однажды Эндрюз звонил в службу секса по телефону по номеру, который рекламируют на ночных каналах. Похоже, ему нравилось, когда его унижают, а “Отшлепай меня, Селестина” стало излюбленной фразочкой у нас в отделе.
Я снял пальто и сел.
– Давай, Сэм, включай, – сказал я.
За последние недели чувство юмора у меня, как и все остальное, начало сбоить. Сэм внимательно посмотрел на меня и сунул кассету в наш древний магнитофон.
Если верить распечаткам, то в 8:17 Эндрюз заказал лазанью с копченой семгой, песто и вялеными помидорами.
– О господи… – Я поморщился.
Сэм засмеялся:
– Наш малыш ест только лучшее.
В 8:23 Эндрюз позвонил зятю и, щедро сыпя сальными шутками, договорился сыграть с ним партию в гольф в воскресенье вечером. В 8:41 он снова позвонил в ресторан и устроил там выволочку, потому что ему до сих пор не доставили еду. Судя по голосу, Эндрюз уже принял на грудь. Потом последовало долгое затишье – видимо, ему наконец доставили “адскую лазанью”.
В 12:08 он набрал лондонский номер.
– Его бывшая, – пояснил Сэм.
На Эндрюза напал сентиментальный стих, и ему захотелось обсудить ошибки молодости.
– Самая большая моя ошибка, Долорес, в том, что отпустил тебя, – слезливо гнусавил он, – хотя, может, я поступил правильно. Ты такая потрясающая, ты же это знаешь, да? Ты для меня слишком хороша. В сто раз лучше меня. Или в тысячу. Я же верно говорю, да, Долорес? Думаешь, я правильно поступил?
– Откуда ж мне знать, Терри, – устало проговорила Долорес, – тут уж тебе виднее.
Она явно была занята чем-то еще – убирала со стола или, может, разгружала посудомоечную машину, было слышно звяканье посуды. В конце концов, когда Эндрюз всерьез зарыдал, Долорес повесила трубку. Через две минуты он перезвонил и рявкнул:
– Не смей трубку бросать, сучка, поняла? Если кому и бросать трубку, то мне! – И разъединился.
– Мужик сказал – мужик сделал, – пробормотал я.
– Вот хрень, – вздохнул Сэм. Он откинулся на спинку стула и закрыл руками лицо. – Просто хуже некуда. У меня неделя осталась. И чего мне делать, если он так и будет суши с пиццей заказывать и ныть про разбитое сердце?
Запись снова ожила.
– Слушаю, – сказал в колонках мужской голос, низкий и сонный.
– Это кто? – спросил я.
– Номер не зарегистрирован, – ответил Сэм, не убирая рук. – Без четверти два ночи звонил.
– Ты поганый ушлепок, – пробормотал пьяный в стельку Эндрюз.
Сэм выпрямился.
После недолгого молчания голос опять заговорил:
– Я же просил тебя больше мне не звонить?
– Ух ты, – оживился я.
Сэм издал невнятный звук. Рука его потянулась к магнитофону, но он опомнился и просто передвинул его поближе к себе. Мы склонились над динамиком и замерли. Сэм даже дыхание затаил.
– Да плевать мне, чего ты там просил! – Эндрюз грозно повысил голос. – Ты уже и так херову тучу наговорил. Наплел, что все устаканится, не забыл? Вместо этого… меня со всех сторон обложили…
– Я просил тебя успокоиться и дать мне все уладить. И сейчас опять прошу. У меня все схвачено.
– В жопе у тебя все схвачено! Не смей со мной разговаривать, как с шестр… с шестеркой. Это ты на меня работаешь. Это я тебе башляю. До хера… тысячи… “Гони еще пять кусков, Терри, и еще пару кусков новому советнику…” Я с таким же успехом мог их в сортир смыть. Если ты на меня и работал, то теперь уволен. Вали на хер. Вот так-то!
– Все, за что ты заплатил, я сделал. Сейчас возникла заминка, но ее я улажу. Ничего не изменилось. Тебе ясно?
– Уладишь, ну зашибись. На двух стульях сидишь, мудило. Взял мои деньги и