Наконец после десяти минут разговора и чая Чэнгун сказал отцу:
– Вот подарок, который я привез тебе из Африки. – Он показал на груду ящиков за рабочими. – Подарок столь маленький и бедный, что я стыжусь поднести его тебе.
– Чай? – Хэнсу улыбнулся. – Ящики с чаем? Чая тут мне хватит до конца жизни. Отличный подарок, сын мой.
– Подарок скромный, однако позволь открыть ящики? – спросил Чэнгун, и старик кивнул.
Чэнгун хлопнул в ладоши. Десять рабочих вскочили, схватили один ящик и вынесли вперед. Работали они быстро и слаженно. Десять ударов молотом, поворот фомки – и они сняли крышку с первого ящика.
Хэнсу проявил первые признаки оживления и подался вперед в своем кресле. Двое рабочих достали из листьев чая первый бивень.
Чэнгун нарочно обставил все так, что первым вынули один из самых крупных и красиво изогнутых бивней во всей партии. Он специально просил Четти Синга пометить этот ящик, прежде чем отправлять груз в порт Малави в Индийском океане.
Бивень был длинный, свыше семи футов, хоть и не такой толстый и тупой, как обычные массивные, тяжелые бивни с севера Зимбабве. Но с чисто эстетической точки зрения великолепнейший – длина пропорциональна толщине, изгиб изящен, сам бивень красиво заострен. Не потрескался, никак не поврежден и покрыт кремово-желтой патиной.
Хэнсу невольно захлопал в ладоши от удовольствия и громко приказал:
– Принесите его мне!
Двое рабочих, сгибаясь от тяжести, подняли бивень по бетонным ступеням и поднесли старику.
Хэнсу погладил бивень, глаза в паутине морщинок заблестели.
– Прекрасно! – прошептал он. – Самое прекрасное из всех созданий природы, прекрасней жемчугов или перьев тропических птиц.
Он вдруг замолчал, нащупав пальцами неровность на бивне. Наклонился, всматриваясь, и воскликнул:
– Но здесь правительственная маркировка – ZW, Зимбабве. Государственная маркировка Зимбабве! Это легальная слоновая кость, Чэнгун. – Он снова захлопал в ладоши. – Благодаря этому штампу, сын мой, слоновая кость становится во много раз дороже. Как ты его получил? И сколько тут бивней?
Нескрываемое удовольствие отца позволяло Чэнгуну гордиться собой. Но следовало оставаться скромным и покорным.
– Во всех этих ящиках бивни, почтенный отец. И все со штампом.
– Где ты их взял? – спросил Хэнсу и тут же поднял руку, предупреждая ответ. – Подожди! – приказал он. – Подожди! Не говори!
Он помолчал, глядя на сына, потом сказал:
– Да, точно. Я знаю, откуда взялась эта кость. – Взмахом руки он отослал рабочих подальше, а сам наклонился к Чэнгуну и перешел на шепот: – Некоторое время назад я читал о нападении банды браконьеров на правительственный склад кости в Зимбабве. Это место называется Чивеве? Бандитов уничтожили, но кость так и не нашли. Верно, сын мой?
– Я читал эту статью, почтенный отец.
Чэнгун опустил глаза и ждал продолжения. Наступило молчание.
Потом Хэнсу снова заговорил.
– Человек, спланировавший это нападение, умен и смел. И не побоялся убить за то, что ему нужно, – прошептал он. – Такими людьми я восхищаюсь. Когда-то в молодости я тоже был таким.
– Вы по-прежнему такой, отец, – сказал Чэнгун, но Хэнсу покачал головой.
– Таким сыном я бы гордился, – продолжал он. – Теперь можешь показать остальную часть дара.
Статус Чэнгуна в глазах отца неимоверно вырос, и, ерзая на сиденье от радости, он приказал рабочим открыть остальные ящики.
Следующие два часа Хэнсу разглядывал бивни, радуясь каждому новому, и отобрал дюжину самых красивых и необычных для своей коллекции.
Особенно его интересовали деформированные. В одном из бивней нерв был поврежден самодельной свинцовой пулей из мушкета туземца-браконьера, когда бивень еще не созрел. Бивень раскололся на четыре отдельных стержня, которые переплелись, как в конопляной веревке. Свинцовая пуля из мушкета, сильно изъеденная, все еще сидела в основании бивня, а окружившие ее спирали слоновой кости напоминали рог легендарного единорога. Хэнсу был восхищен.
Чэнгун редко видел отца таким оживленным и разговорчивым, но через два часа старик явно устал, и Чэнгун помог ему снова сесть в «роллс» и приказал шоферу возвращаться в поместье.
Хэнсу откинул голову на мягкую кожаную спинку сиденья и закрыл глаза.
Убедившись, что старик уснул, Чэнгун осторожно прикрыл его кашемировым ковром. Рука старика упала на сиденье рядом с ним. Чэнгун уложил ее отцу на колени и, прежде чем накрыть кашемиром, осторожно, чтобы не разбудить отца, погладил. Рука была худая и костлявая, кожа холодная, как у трупа.
Неожиданно тонкие пальцы сжали запястье Чэнгуна, и старик заговорил, не открывая глаз:
– Я не боюсь смерти, сын мой, – прошептал он. – Но меня приводит в ужас другое – то, чего я достиг, может быть уничтожено беззаботными руками. Твой брат Ву умен и силен, но духом не в меня. Его не интересуют прекрасные, изящные вещи. Он не любит ни поэзию, ни живопись, ни слоновую кость. – Хэнсу открыл глаза и посмотрел на сына блестящими непроницаемыми глазами ящерицы. – Я знаю, что ты унаследовал мой дух, Чэнгун, но до сегодняшнего дня сомневался, что в тебе есть сталь воина.
Поэтому я и мешкал, выбирая между тобой и Ву.
Но подарок, который ты сделал мне сегодня, заставил меня передумать. Я знаю, как ты получил эту кость. Знаю, что необходимо было выжать сок из спелой вишни. – Этим эвфемизмом Хэнсу обозначал кровопролитие. – И знаю, что ты не отшатнулся от этого. Знаю, что ты одержал победу в трудном деле – благодаря удаче или коварству и хитрости, мне все равно. Я равно ценю удачу и ум. – Он крепко, до боли, сжал руку Чэнгуна, но тот не поморщился и не убрал руку. – Ты едешь в Убомо, сын мой, как представитель «Удачливого дракона».
Чэнгун склонился к руке отца и поцеловал ее.
– Я не подведу, – пообещал он, и одна-единственная слеза радости и гордости выкатилась из угла его глаза и упала на сухую кожу отцовской руки.
Официальное объявление о своем выборе Нинь Хэнсу сделал на следующее утро, сидя во главе лакированного стола, выходящего на сад.
Пока отец говорил, Чэнгун наблюдал за лицами братьев. Ву оставался бесстрастным, как статуэтка из слоновой кости, какие много лет назад делал их отец. Лицо его оставалось неподвижным, гладким, беловато-желтым, но взгляд, который он бросил через стол на брата, был страшен. Когда старик кончил говорить, несколько секунд царила тишина: братья обдумывали изменения, происшедшие в мироустройстве.