Читать интересную книгу Мужики и бабы - Борис Можаев

Санька принес еще тарелку и стеклянные стопки. Федот Иванович мотнул ему головой:

- Присаживайся!

И тот, зардевшись от радости, с повеселевшим лицом, сел на лавку. Федот Иванович нарезал вилок широкими ломтями, положил их на тарелку и полил конопляным маслом, в стопки налил самогонки.

- Ну, будем здоровы, если не помрем.

Выпили дружно, с выдыхом, потом шумно хрустели капустой, разгоняя по горнице тяжелый и смрадный запах сивухи.

- Явлений теперь нет, это верно, - сказал Федот Иванович. - Не слыхать про них что-то. А вот к чему знамения бывают?

- Какие знамения? - спросил Томилин.

- Обыкновенные. Летом на старом бочаговском кладбище спаренных волов видели. Не наших быков, а волов - с длинными, загнутыми кверху рогами. Пытались их взять и наговором, и молитвой, по-всякому. Пропадают. Не даются, и шабаш.

- Клад, наверно, - сказал Федорок.

- Клад рассыпается от удара. А эти даже к себе не подпускают. Пропадают! Растворяются в воздухе, как пар с воды. Нет, это не клад. Это знамение. Ох, не к добру. Вон, в Линдеровом лесу опять немка в белом появилась. В старые времена ходила она и плакала в Ивановскую ночь. А теперь, говорят, по осени ходит. Намедни Тарантас за дровами ездил. Да припозднился. Она его и встретила на порубке. Стоит на пеньке, плачет и все руки к нему протягивает. Лошадь как захрапит - да в сторону. Телега со шкворня долой. Вожжи оборвались. Лошадь с одними передками умотала, а Тарантас пешком пришел. Инда поседел, говорят.

- Куда еще? Он и так седой как лунь, - сказал Прокоп.

- Что за немка в белом? Не призрак ли? - усмехнулся Томилин. - Ах, темнота ваша!

Федорок положил свою каменную пятерню на плечо Томилину, так что тот вильнул корпусом и охнул.

- Ты, паразит, зачем сюда пришел? Жалобы писать? Вот и сиди жди - когда твоя очередь подойдет. А в разговоры наши не суйся! Понял?

- Федор! - осадил его Бородин. - Ты где находишься, на базаре?

- Это он базарит. Начитанность нам показывает. А я ему об уважении напомнил.

- Линдерша, как говорится, здешняя. Эта не в диковину, - сказал Иван Никитич, потом сделал выдержку и понизил голос: - А вот что царская дочь появилась в наших краях, это, мужики, чудо из чудес.

- Фантазия. Царская семья вся была расстреляна, - не удержался от возражения Томилин и опасливо покосился на Федорка.

Тот с выжидательной готовностью уставился на Костылина: чего, мол, с ним делать - бить или подождать? - было написано на лице Селютана.

- Вся, да не вся, - сказал Костылин. - Анастасия уцелела. И за границей об этом пишут.

- Интересно, как могла уцелеть она, ежели их в подвале дома купца Ипатьева расстреляли всех в одну и ту же ночь?

- А ты что, сам расстреливал? - спросил все так же враждебно Томилина Федорок. - Ежели ф люди говорят, значит, видели ее. Ну, игде она появлялась? - обернулся к Ивану Никитичу.

- Говорят, она целый месяц в Касимовской типографии работала. Заехал за ней брат царя, Михаил. И по дороге в Пугасово они ночевали у Тихона Карузика. И будто бы, прощаясь, они сказали: граждане, пора надевать кресты. Теперь уж, мол, недолго. Мы вернемся еще.

- Интере-эсно! - покачал головой Федорок, потом вдруг заматерился, ударил по скамейке кулаком и заскрипел зубами: - Ух ты, мать твою перемать! Давай еще по одной дернем!

Клюев, разливая самогонку, повеселев, покосился на Прокопа:

- Ну, и что ты скажешь, Прокоп Иванович? Как, будем платить или нет?

- Я свое все заплатил. Больше мне платить нечем.

- А ты, Иван Никитич?

Тот горестно вздохнул и потер лысину:

- Эх, Федот Иванович, Федот Иванович! Ты, брат, человек опытный и с понятием. Ну неужто не видишь, что они только и ждут, чтобы мы заупрямились? Тут нас и ахнут, как быка по лбу. Как вон с Лопатиным поступили, так и с нами будет. Надо платить.

- А ты что отмалчиваешься, Андрей Иванович? - спросил Клюев Бородина.

- Иван Никитич прав. Ва-банк теперь не играют. Не такое время. Заупрямишься - и сразу пойдешь в расход. Иные прыткие из начальства только этого и ждут. Он, мол, несговорчивый. Зачем же самому напрашиваться на конфискацию? Зачем облегчать им работу?

- Постой! Но ведь ты сам не внес сто пятьдесят пудов сена?!

- Я действовал окольным путем. Руку позолотил. Тройку гусей отдал. У меня приняли. А ты и говорить ни с кем не хочешь.

- Не с кем говорить. Да об чем? Отдать семьсот рублей - значит, свести со двора обеих лошадей и корову. Больше продать нечего. А что мне делать без скотины? Как Томилину, по дворам итить? Нет уж, своими руками хозяйство рушить не стану. Пусть берут, что хотят. - Он поднял стопку. Эх, двум смертям не бывать, одной не миновать. Поехали!

Уже по-темному вернувшись домой, Андрей Иванович застал у себя Ванятку Бородина, тот сидел на деревянной приступке запечника и покручивал свои пышные цыганские усы, а за столом - целая орава белоголовых ребятишек. Кроме четверых своих сидело еще три Мишиных девочки, и деревянными ложками все дружно хлебали жидкую молочную кашу - разварку. Андрей Иванович с недоумением глядел то на ребят, то на жену, сидевшую поодаль от стола на табуретке, то на лукаво ухмылявшегося Ванятку.

- Папаня, мы на ту сторону пруда переезжаем, - похвасталась из-за стола Елька. - Как все съедим, так и переедем, маманя говорит.

- Дак чего, с прибылью, значит? - сказал Ванятка, здороваясь с хозяином.

- Откуда бог послал? - спросил Андрей Иванович Надежду, кивая на ребятишек.

- Вон, Иван привел.

- А Соня где?

- А черт ее знает...

- Заболела, что ли?

- Ага... той самой болезнью, которую лечат чересседельником по толстой заднице, прости господи, - ответила Надежда.

- Наша мамка с дяденькой Павлом ушла, - сказала от стола шестилетняя Маруська, старшая.

- Куда ушла? - еще не понимая, спрашивал Андрей Иванович.

- На собранию, - опять ответила Маруська и хвастливо добавила: - А дяденька Павел принесет нам конфе-эт. Если мы будем сидеть тихо и не орать.

- Какое собрание? Какой Павел? - начиная терять терпение, раздраженно спрашивал Андрей Иванович.

- Твой друг, Кречев, - сказала Надежда. - Увел ее, суку... туда, где черти собираются на шабаш.

- Постой, постой... Кречев увел Соню? - бледнея от скверной догадки и как бы не веря еще тому, что случилось, спросил Андрей Иванович.

- Господи! Вот пихтель-то... - хлопнула себя по коленям Надежда. - Да все село об этом языком треплет, а до тебя все еще никак не доходит.

- Гадина! Подлюка! Убить ее мало! - взорвался Андрей Иванович и, сжав кулаки, скрипя зубами, бросился в горницу.

- Дошло наконец, - сказала Надежда и, обращаясь к Ванятке: - Погоди малость, не ходи к нему, счас он отойдет... Не то с ним толковать теперь, что с цепным кобелем.

Из горницы послышался грохот передвигаемых табуреток.

- Ну, за табуретки взялся, - пояснила Надежда, прислушиваясь, и вдруг зычно крикнула через дверь: - Ты смотри, комод не опрокинь, Саранпал! Или я тебе покажу гром среди ясного неба. Ступай, ступай! - заторопила она Ванятку. - Расскажи ему, всю картину распиши - не то он и в самом деле как бы чего не поломал.

Ванятка застал сердитого хозяина, рыскающего по горнице, как тигра в клетке.

- Гадина! Сука! Всю нашу родню опозорила! А Пашка-то, Пашка! Вот подлец! Я ли его не поил? Его ль не привечали всей семьей. А он, как вор. Хуже Ваньки Жадова. Где они? Скажи, где?

- Да погоди ты кипятиться. Все узнаешь в свое время.

- К черту это время! Не хочу ждать. Говори сейчас же, ну! - подступал Андрей Иванович к Ванятке.

- Откуда я знаю? Кабы знал, к тебе бы не привел детей, голова два уха. Ты сядь. Чего кипятишься, как паровоз? Что ты, в самом деле, иль дите малое, иль не замечал, как увивался вокруг тебя Кречев! Все к Марии норовил подмулиться, так, видно, по зубам получил. А Соня податливей оказалась. Вот он и подлагунился.

- Ах, стерва! Ах, сука! - Андрей Иванович достал кисет и трясущимися руками, рассыпая махорку, стал скручивать цигарку. - Опозорила всех нас.

- Да что она тебе, жена или дочь?

- Какая разница! Семья-то одна. Сам, головастый, в Юзовку укатил, а на меня свалил все. Я ж ей и дров вожу, и картошку... Дом вон строю. Она ж рядом, рука об руку. И такое выделывает? А что, ежели забрюхатеет? На меня ж пальцем указывать начнут. Ведь целыми днями со мной крутится, в пустом доме. А-а! - и головой замотал.

- Да ты садись! Что мы, как на большой дороге встретились, - уговаривал его Ванятка. - Давай сядем - и я тебе все расскажу.

Сели на диванчик, закурили.

- Я, грешным делом, думал, что ты с умыслом не замечаешь. Или отношений портить не хочешь. Все ж таки он председатель.

- Да пошел он от меня к едрене фене со своим председательством! взорвался опять Андрей Иванович.

- Ну, ясное дело. Тогда слушай все по порядку. Она ж квартирует напротив меня, и видно же все... Правда, ходил он к ней только по-темному. И с поля заходил, как волк. По ночам, когда девчонки засыпали. И уходил на заре. Однова мы с ним встретились. Я шел на Тимонино болото, мерин у меня там на приколе пасся. Вот тебе, только я вышел на конопляники - и он тут как тут, через плетень лезет. Павел Митрофаныч, говорю, ты что, или за терном лазил? Я, говорит, Иван Евсев, за тем терном, который только ночью в постели щелыкают. И еще подмигнул мне. Ладно. Встрел я ее как-то в картошке на задах. Вокруг никого. И говорю: Соня, ты все ж таки мужняя жена, на тебя дети оставлены. Хоть они тебе и чужие, но ведь матерью зовут. Мотри, говорю, ежели они пожалуются на обиды, я тебя ущучу перед всем селом. Да чхала, говорит, я на ваше село. А к детям ты не прикасайся. Ладно. Стемнелось ноне, собрались мы ужинать. Вот тебе сосед Ботик - грох, грох в окно. Я выглянул: чего тебе? Ступай, говорит, к Соне. Там дети криком надрываются. Схватил я куфайку - и туда. Прибегаю. Заперто на висячий замок. Прислушался, а в доме разлюли-малина! Кошки орут дурным голосом на чердаке, и дети в три голоса в избе визжат, будто кто их режет. Я поднял камень с дороги, ахнул им по замку, ажно дужка отлетела. Вошел они ко мне, вцепились в штаны и все треской трясутся. А кошки, кошки на чердаке еще пуще заливаются. Я успокоил детей, залез на чердак, а там одна кошка в капкан попалась - на кадке с мясом поставили капкан, а вторая (кот, наверно) за боровом [лежачая дымовая труба на чердаке] сидит и перекликается с этой дурным голосом. Прогнал я кошек, спустился к детям, спрашиваю: где мать? Ушли с дяденькой Павлом, а нам конфет дали и спать уложили. Ну, я туда-сюда. Посидите, говорю, я ее счас найду. Ой, дяденька Ваня, не уходи ради Христа! Вцепились опять в меня, дрожат... Ну что делать? Крикнул свою Нешку: посиди, говорю, с ними, а я Соню поищу. Сбегал в клуб - нет. На квартиру к Кречеву - нет. Оставлять ребят одних - плачут. И есть просят. Я их одел и к тебе вот привел, а Нешку послал Соню искать. Найдет - скажет нам. Нет - пусть у тебя заночуют. Небось придет.