Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он и рассказывал, покуривая "козью ножку", заложив ногу на ногу в латаных и растоптанных сапогах. Бородин снял шапку и, распахнув полушубок, присел на скамью. Ему кивнул головой хозяин, и он кивком головы поздоровался со всеми разом. Слушали Томилина все, угрюмо насупившись.
- Вы, мужики, народ упрямый и недоверчивый. Пока вас оглоблей по шее не ахнут, вы и не почешетесь. Ведь ясно же - проводится политика ликвидации кулачества как класса. В этой связи надо перестраивать свое хозяйство видимую часть его надо уменьшать, а невидимую - увеличивать.
- Это какая же видимая, какая невидимая? - спросил Прокоп.
- Видимая часть та, что состоит на учете в сельсовете, а невидимая часть лежит у тебя в кармане.
- А чего с этой невидимой частью делать? В карты ежели спустить или пропить, - сказал Бандей.
- Деньги, ежели они находятся при трезвой голове, могут делать еще деньги.
То-то и видно, что за трезвая у тебя голова, подумал Бородин, глядя на его отекшее серое лицо с проваленными подглазьями.
- Нет, - сказал Федот Иванович, - этот оборот не для нас. Наше богатство - вот оно! - выложил он на стол огромные, как лопаты, ладони. К ним нужен еще добрый инструмент да справное хозяйство - иначе с голыми руками ничего путного не сотворишь. В каждом деле должен быть упор, но когда этот упор выбивают из-под тебя, тогда как? Ну, продам я хозяйство, продам инструмент, а самому куда деваться? В город на торги, что ли?
- Зачем в город? Здесь оставайся, - смиренно отвечал Томилин. - Вступай в колхоз. Уравняй себя со всеми иными прочими в этой видимой части. А дома, для себя - ты тот же мастер. Или тебе заказы не принесут? Принесут. Кому самопряху сделать, кому кадку, кому рубель... Да мало ли нужды в хозяйстве у каждого останется.
- Это что же выходит? Вы мне вроде бы советуете отвесть самому и лошадей, и коров, и весь инвентарь энтим голозадым? Отдай жену дяде, а сам ступай к б....? Нет уж, дудки. Пускай лучше порушат и хозяйство мое, и меня с ним, ежели ф есть у них такое право. А я погляжу, погляжу! - Клюев сжал кулаки и стукнул себя по коленке.
- О каком праве ты говоришь, Федот Иванович? - сказал Костылин. - Разве тебя по праву обложили? Ты же все налоги выплатил? Ну! И я выплатил. Я даже одно твердое задание оплатил, так второе дали. Откажемся - разорят вконец. Вон Лопатина в Степанове из дому выбросили и все имущество распродали. Ступай теперь на все четыре стороны, ищи свое право. Куда хоть жаловаться? - спросил он Томилина.
- В этой связи надо писать в президиум ВЦИК на имя товарища Калинина, ответил Томилин.
- А что толку от этих писаний? - сказал Бандей. - Туда писать, что на луну плевать, только себя тешить пустой надеждой.
- Ну, не скажите, - возразил Томилин. - Михаил Иванович - свой человек, он из тверских крестьян.
- Ты сколько ему писал жалоб-то? - спросил его Прокоп. - У тебя на голове волос, поди, меньше будет, - глянул он на лысеющую голову Томилина. - И что ж, на все ответ приходит?
Тут расхлестнулась дверь, и, грохая сапогами, ввалился Федорок Селютан.
- Здравствуйте, с кем не виделись! - загремел он от порога. - Кого ждут, а кто и сам идет.
- У нас лишних не бывает, - отозвался хозяин. - Присаживайся, Федор! И опять Томилину: - Вы вот что скажите: отчего этот свой человек из ВЦИКа многого не замечает? Или задание такое получил?
- До всех у него руки не доходят, - ответил Томилин. - Сколько нас? Миллионы! А он один. Но верить надо, что твое дело дойдет.
- Н-да. И тут верить надо, - сказал Иван Никитич. - А я вот вам что скажу, мужики. Политика - такая штукенция, что она существует сама по себе. Ты в нее вошел, как вот в царствие небесное, а назад ходу нет. Там уж все по-другому, вроде бы и люди те же, а летают; ни забот у них, ни хлопот - на всем готовом. А порядок строгий: день и ночь служба идет. Смотри в оба! Перепутаешь, не ту молитву прочтешь - тебя из ангелов в черти переведут. Нет, мужики, им не до нас, они своими делами заняты. Так что надеяться нам не на кого. Есть у тебя своя голова на плечах - вот и кумекай, чтобы не попасть как кур во щи.
- Извини, братец, но у тебя понятие о политике старорежимное, усмехнулся снисходительно Томилин.
- А ты что, политик? Юрист, да? - спросил Селютан, выкатывая на него белки.
- Да, юрист, - качнул головой Томилин.
- Тогда ответь на такой вопрос: почему Ленин ходил в ботинках, а Сталин ходит в сапогах?
- Ну, это несерьезно!
- Как так - несерьезно? Видел на портретах - Ленин в ботиночках со шнурками. И брюки отглажены. Все честь по чести. А Сталин завсегда в сапогах. Почему?
- Такая уж форма одежды. Сталин - человек полувоенный, - ответил, пожимая плечами, Томилин.
- Чепуха! - сказал Федорок. - Ленин был человек осмотрительный, шел с оглядкой, выбирал места поровнее да посуше, а Сталин чертом прет, напролом чешет, напрямик, не разбирая ни луж, ни грязи.
Все засмеялись, задвигались, зашаркали сапогами.
Вошла в горницу через внутреннюю дверь худая горбоносая старуха, мать Клюева, прозванная на селе Саррой, хотя по крещению записанная когда-то Сосипатрой. Сурово и прямо глядя перед собой, она несла в протянутых руках графин с зеленоватой, как расплавленное стекло, самогонкой и краюху хлеба. Положив это добро перед хозяином, она все с той же погребальной строгостью прошла к переднему углу, зажгла лампаду перед божницей, перекрестилась, кидая щепоть пальцев длинной худой руки, и вышла все с той же сосредоточенной строгостью на лице, ни на кого не глядя и никого не замечая. С минуту все молчали, будто покойника пронесли.
Хозяин, нарезая хлеб, стараясь расшевелить притихших гостей, весело спросил Селютана:
- У тебя, Федор, на все есть готовый ответ. Скажи откровенно, платить мне штраф или нет? Только подумай сперва.
- Тут и думать нечего: ежели дурак, то плати штраф. За что? Сам подумай! Советской власти ты не должен. Налог внес, самообложение тоже, госпоставки всякие и тому подобное. А это - беднота дурит, она свой оброк на тебя наложила. Ротастенький старается, под корень тебя секут. Покажи им вот такую малину, - он заголил по локоть руку и покачал здоровенным кулаком.
- А если мое хозяйство разнесут? - спросил Клюев.
- Бери с собой Сарру и топай в Москву. Покажи ее в Кремле. Вот, мол, до чего нас довели. Они испужаются и все вернут тебе сполна.
Бородин не выдержал и захохотал, потом, сглаживая неловкость перед Клюевым, сердито сказал Селютану:
- Обормот ты, Федор! Тебя всерьез спрашивают, а ты жеребятину несешь.
Клюев, насупившись, молчал, а Иван Никитич, глядя в передний угол на ровно светившую лампаду, сказал, вздыхая:
- Ох-хо-хо! Жизнь окаянная настала. Мечемся, грыземся как собаки, прости господи! А про спасение души своей и подумать некогда. Я уж, грешным делом, совсем запамятовал. Что за праздник ноне, Федот Иванович?
- Праздник не праздник, а все ж таки день Иверской иконы Божьей Матери, - ответил Клюев.
- Да, да. Принесение иконы в Москву в царствование Алексея Михайловича. Спаси и оборони нас, царица небесная. - Костылин торопливо перекрестился и, склонив голову, задумался.
- Да, - подтвердил собственные мысли Прокоп. - Это верно. Кажное явление Божьей Матери своей иконой отмечено. Одно слово - акафист.
- Всего было семьдесят пять явлений Божьей Матери. А вот почему теперь их нет? - спросил все время молчавший Спиридон-безрукий.
- Явления Божьей Матери исторически никем не зафиксированы, - сказал Томилин. - То есть это вроде мифологии.
- Чаво? - Федорок поглядел на него с презрением и добавил: - В другом месте наставил бы я тебе самому эту пифологию под обоими глазами.
- Это не доказательство. Ты вот ответь человеку, почему теперь нет этих явлений? Ясно же, что религиозный дурман схлынул и вера в чудеса пропала.
- Дурман никуда не схлынул; кто был дураком, тот дураком и остался. А явлений нет потому, что бог махнул на нас рукой. Как вы, говорит, деретесь, так и разберетесь.
- Логика оригинальная, но ответ не по существу. - Томилин отвернулся от Селютана и забарабанил пальцами по столу.
Вошел Санька Клюев, одутловатый сутулый малый лет двенадцати. Он принес тарелку соленых огурцов и на деревянной чаше квашеный вилок капусты. Клюев-старший, заметив вилок на чаше, строго сказал сыну:
- Это кто ж надумал квашеный вилок на хлебную чашу класть?
- Бабаня подала из подпола.
- Бабаня! А ты чем думаешь? С него сок течет, а дерево влагу не любит. Живо тарелку!
Бородин глянул на чашу и поразился ее диковинной резьбе: по широким краям ее были рельефно выточены груши, да яблоки, да виноградные грозди вперемешку с игрушечными седелками и хомутами. И только теперь, будто в первый раз, заметил он и затейливую резьбу на божнице в виде петушков да лисиц, и косяки оконные и дверные, покрытые резьбой на манер церковных колонн, и верхний кружевной бордюр на изразцовой лежанке возле грубки. Ну и ну! Такое вырезать да выточить может только человек, и взаправду не спящий целыми ночами.
- Меж городом и селом - Владимир Крупин - Русская классическая проза
- Тонкомер - Борис Можаев - Русская классическая проза
- Саня - Борис Можаев - Русская классическая проза