Читать интересную книгу Прорыв - Григорий Свирский

-- Почему вы ваши письма адресуете американским евреям? Вы же хотите в Израиль. -- В его голосе звучало раздражение, и Наум окончательно убедился в том, что адресат выбран ими правильно. Нонка вдруг как с цепи сорвалась, закричала пронзительно, по-бабьи: что вы нас мучаете? Вы не нас убиваете, мы живучие, вы убиваете русскую историю! Разместили на улицах Герцена и Огарева, борцов за светлое будущее, все пыточные управления! Какая пища для Запада!.. -- Она визжала до тех пор, пока генерал Вереин не закрыл глаза, сказав Науму настороженно, с досадой:

-- Все образуется, только, пожалуйста, уведите отсюда свою жену!..

Наум вытолкал из кабинета Нонку, а потом, завершив разговор с предельно вежливым, ускользающим от ответов генералом, сказал Нонке, которую бил нервный озноб:

-- Истерика-истерикой, а про Запад упомянуть не забыла. Нет, ты определенно не безнадежна!

В те дни к ним зашел реб Менахем, мужской и дамский портной. Наум любил насупленного носатого старика, который, сам того не ведая, первый заставил Наума задуматься об Израиле. Реб Менахем на этот раз выглядел озабоченным. Он выпил чай с нонкиным ореховым тортом, посмотрел в окно и сказал: -Хочется погулять, а? Я бы хотел... На улице он зашептал, озираясь:

-- Нюма, у меня есть прямая связь с Израилем. Мои дети уже там... Так вот, зачем ты пишешь все время в Америку? Нюма, старые сионисты против. Израиль против. И зачем ты связался с этими гоями. Этот Петренко или Григоренко... Наум уставился на старика ошалело.

-- Реб Менахем, вы так хорошо шили штаны. Зачем вы сменили профессию?

У старика заслезились глаза, стали совсем мутными. Наум попытался смягчить свой ответ, принялся объяснять, что речь идет о защите гражданских прав и, если у человека есть сердце, он будет с людьми, а не с обезьянами... Старик обиделся еще больше, прошамкал решительно:

-- Нюма, если тебя посадят за гоев, Израиль защищать тебя не будет. От о зой!

Наум простился с ребе Менахемом, молча смотрел на его сгорбленную и чуть кособокую спину и, повернув домой, воскликнул в изумлении:

"Нет, а все же? Кто у кого в подчинении? МВД у Могилы? Или Могила у МВД?.. Это ж какая-то фантасмагория! Чтоб танцевали они один и тот же танец? И чтоб совпадало каждое па?!" Он всплеснул руками, выпятив губы, как реб Менахем. -- От о зой! Спустя неделю Наума вызвали к директору завода. Там был и Никанорыч -- лысый профсоюз, и парторг, а кроме них, еще какие-то незнакомые лица.

И у директора, и у парторга светятся желтоватым огнем значки лауреатов Ленинской премии, которые они получили за его, Наума, "всевидящий прожектор", как они его условно называли. Наум посмотрел на лауреатские значки с удовольствием: его, Наума, работа...

Директор вытер платком серое, лоснящееся лицо, поднялся, протянул Науму руку.

-- Наум, поздравляю вас! Ваша лаборатория расширяется настолько, что не исключено, вскоре отпочкуется в отдельный институт. Мы бы вас, ясное дело, не отдали. Но вот... -- он кивнул в сторону незнакомых людей. -- Они настаивают...

-- Извините, а кто они?

-- Наум, ты всегда отличался большим тактом... -- иронически начал директор, промакнув лицо платком.

-- Нет, почему же, -- отозвался один из незнакомцев. -- Можно сказать. Министерство обороны СССР. -- У-у! Богатый дядя!

Тут все сразу повеселели; незнакомец, костлявый, седой до желтизны, открывший, откуда он, подошел к Науму, представился, протягивая руку: -Академик ... -- Он назвал известное имя. -- На организацию института и опытного завода при нем отпущено 180 миллионов, -- добавил он. -- Институт будете возглавлять вы. -- Я? -- испуганно воскликнул Наум. -- У меня пятый пункт! -- А у меня какой? -- ответил академик с усмешкой. -- А вы полезный еврей! -- вырвалось у Наума. -- Поздравляю! В кабинете сразу затихло. Даже воздух, казалось, стал иным. Более плотным. Тишина сгущалась.

"Ловушка, -- мелькнуло у Наума. -- директора-евреи в России повырезаны уже лет тридцать с гаком. Замов по науке -- по пальцам пересчитаешь... Блатари!"

Директор завода, видно, по лицу Наума понял его мысли. Помедлив, спросил с утвердительной интонацией: -- Значит, по-прежнему безумны? "Э, запахло психушкой", -- мелькнуло у Наума. -- Объединение семей -- не безумие! -- выпалил он. -- Все Гуры, отец-мать... -- Он перечислил также всех братьев и других родственников, -- все т а м!

Директор поднял набрякшие старческие веки, произнес тяжело: -- Наум, вы понимаете, что никуда не уедете. -- И даже рукой провел над столом, повторяя со значением. -- Никуда и никогда! ..-И обычным тоном, устало: -- Если мы вас уволим, вас не возьмут даже электромонтером. -- Пойдете грузчиком -- на Курскую товарную. Или уедете. Ясное дело, не в Израиль... -- Это вместо спасибо, дорогие Ленинские лауреаты? -- Мы не отдадим вас, с вашим научным потенциалом, противнику, -- сказал молчавший доселе человек в черном свадебном костюме, который стоял позади академика с пятым пунктом. -- Это в интересах России, которую вы предаете.

Наум круто повернулся и вышел из кабинета. Домой не поехал. В голове гудело. Себя погубил, ладно! Нонка-то, бедняжка... А Динке-картинке института не видать, как своих ушей.

Домой вернулся поздно, обрадовался тому, что Нонка уснула. Оставил записку, чтоб его не будили, так как в лабораторию ему идти не надо...

Его разбудил телефонный звонок. Наум прошлепал босыми ногами к аппарату.

-- Говорят из Комитета государственной безопасности! -- отчеканила трубка. -- Вам заказан пропуск. Ждем вас сегодня в 13 ноль-ноль!

Наум ответил с хрипотцой, со сна, что ему не о чем говорить с Комитетом государственной безопасности.

-- Почему? -- И голос такой, словно и в самом деле человек удивился. Актеры!.. Науму вдруг ясно представилось вчерашнее, и в нем поднялось бешенство. Он прорычал:

-- С потомками Малюты Скуратова мне разговаривать не о чем! Трубка помолчала, затем удивилась, на этот раз искренне: -- Зачем же вы так, Наум Иосифович? -- А вот так! -- И Наум положил трубку.

Надо действовать немедля. Иначе конец... Наум метнулся к кровати, сунул ноги в тапочки, отыскал в своем растрепанном блокноте номер справочной ЦК партии.

-- Говорит доктор технических наук Гур. С кем мне говорить? Меня преследует ГБ!"

-- Одну минуточку, -- отозвался женский голос, и тут же включился мужской голос, переспросил, кто говорит и в чем дело... В конце концов Науму назвали номер телефона и объяснили, что он может говорить с начальником Административного отдела ЦК КПСС товарищем Галкиным.

Наум принялся рассказывать товарищу Галкину суть дела, скрестив на руке средний и указательный пальцы.

-- ...Вся семья у меня в Израиле. Здесь мне жизни нет. Секретности тоже. Ни первой, ни второй... Никакой! Четыре года дергают. То увольняют, то принимают. То с кнутом, то с пряником. Зачем мучают? Не отпускают к семье?.. А теперь еще КГБ приглашает меня на беседу. Я хорошо знаю ГБ, и у меня нет никакого желания с ними встречаться. Ответил голос спокойный, даже добродушный: -- Ну, что такое! Вас же приглашают. Пойдите поговорите. Ничего в этом такого нет. -- Простите, это не просто приглашение... -- Ну, почему... Это приглашение. Ну, как чай пить. -- Когда приглашают пить чай, я вправе не пойти. Это не одно и то же.

-- Ну, что такое. Можете пойти! Наум почувствовал, что звереет. -Знаете что, товарищ Галкин, -- жестко произнес он. -- Я хочу знать, кто сейчас командует в стране: вы или КГБ? Если КГБ, то сегодня я, а завтра -вы! Вы должны это знать! -- Трубка ответила медленно, похоже, через силу: -Вы можете не идти... -- и вдруг язвительно, с нескрываемой усмешкой:

-- Но, скажите, кому вы будете звонить там, в своем Израиле?.. Голос Окуловой прозвучал в трубке на другой день в 9 утра. Какой-то необычный для нее голос, вялый. Он сообщил, что Гур Наум Иосифович может придти в ОВИР МВД СССР за визами. Разрешение получено. В 12 ноль-ноль все будет готово.

Наум схватил такси и через десять минут был в Колпачном переулке.

-- На выезд даем семь дней, -- столь же вяло объявила Окулова, глядя, как всегда, вбок, мимо собеседника. -- Вы должны принести паспорта, орденские документы, водительские права... -- она долго перечисляла, какие документы он обязан принести и сдать. Затем Окулова мельком взглянула на разгоряченного, от лысинки аж пар шел, Наума и заключила тем же бесцветным тоном, в котором угадывалось торжество: -- ... и 26 тысяч рублей...

У Наума подогнулись ноги. Он присел изнеможенно на край стула, наконец, взглянул на Окулову. Она снова смотрела куда-то вбок, в глазах ее была скука. Только на щеках выступил румянец.

"Убивают гады, -- спокойно, как будто не о себе, подумал Наум. -- Ишь, разрумянилась... Эльза Кох".

Наум тут же отправился на улицу Горького, на Центральный телеграф, вызвал Иерусалим, чтобы сказать отцу, что, видно, не вырваться ему никогда. Поиздеваются и загребут... А спустя сутки по звонку из Израиля Нонка, подкрасив свое узкое, гордое лицо "под грузинку", как она считала, вылетела в Сухуми. Деньги из аэропорта она несла в ободранном чемоданчике, с которым в Москве ходят разве что в баню. В такси не села, затиснулась в городской автобус. Дома, в коридорчике, подле сохраненной на всякий случай поленницы березовых дров, сунула Науму чемоданчик и только тут, позеленев, грохнулась в обморок.