Подумай о Котейшестве, Барби.
Брось эту херню и не призывай на свою голову новых неприятностей!..
Пришлые чертовки негромко переговариваясь между собой, не забывая бросать заинтересованные взгляды в ее сторону, взгляды, которые далеко не всегда удавалось прикрывать изящными веерами. Плевать на них, решила Барбаросса. В Броккенбурге до пизды сук, если она начнет искать драки с каждой встречной, не доберется до Котейшества даже к рассвету…
Гомункул! Она собиралась рассмотреть банку, чтобы удостовериться в том, что та не несет на себе опасных примет. Вытесненного в металле имени, к примеру, или адреса его незадачливого владельца. Забыв про все прочее, Барбаросса вновь подхватила банку на колени, принявшись вертеть ее в разные стороны, стараясь на замечать бултыхающегося, сжавшегося в комок, гомункула.
Шильдика не было. Старикашка фон Лееб, видно, был недостаточно тщеславен, чтобы украсить сосуд с уродцем собственным именем или монограммой. А может, давно выжил из ума, позабыв все имена, включая свое собственное. Имя гомункула также обозначено не было, даже чернилами или тушью. Барбаросса ощутила прилив облегчения, которое, впрочем, почти не затмило мук пустого желудка. Чем меньше существует следов, связывающих банку с трухлявым домом на Репейниковой улице, тем лучше. Тем проще ей будет довести работу до конца.
Крутя банку в руках, Барбаросса сделала еще одно небольшое открытие. Которое наверняка совершила бы еще в старикашкином доме, будь в нем достаточно светло. Или имей она на лице глаза, как приличествует ведьме, а не две никчемные пизды, не способные обнаружить вокруг себя тысячи сокрытых в гостиной сигилов…
Царапины на боку банки, которые она приметила еще раньше, оказались глубже, чем ей казалось. Такие едва ли можно оставить слабой старческой рукой с ломкими ногтями. Черт, глубокие! Такие, пожалуй, не оставить и столовой вилкой, разве что кочергой или…
Барбаросса рассеянно провела пальцем по царапинам, точно по старым, побелевшим от времени, шрамам. Что-то в этих царапинах показалось ей странным, хоть она и не сразу поняла, что. Слишком правильные и… черт его знает, слишком… упорядоченные? Пересекающиеся под четкими углами черты, выдержанные интервалы, странные контуры — падения обычно редко оставляют на вещах такие аккуратные следы. В хаотическом узоре царапин ей вдруг померещилось нечто почти знакомое.
Адские сигилы? Барбаросса окаменела, не отнимая пальца от стекла. Какой-то тайный демонический знак? Печать какого-нибудь адского владыки? Требовалось обладать хладнокровием и ясным взглядом Котейшества, чтобы обнаружить в этом переплетении линий, штрихов и неровных отрезков какие-то знакомые, подлежащие толкованию, черты. Черт, эта штука как будто бы напоминает латинскую букву “g”. Эта штука, похожая на извернувшуюся змею — “e”. А если представить, что эти две риски вовсе не риски, а точки, становится понятно, что вторым символом в этом ряду будет «у-умлаут»…
Lügner. Она прочитала это слово кончиками пальцев, как слепой.
Лжец.
Барбаросса рассмеялась, отчего ведьмы с веерами, склонившиеся над своим пивом, ощутимо напряглись. Знать, не ожидали, что человек с ее лицом — с лицом сестрицы Барби — вообще способен смеяться.
— Так значит, старый пидор все-таки наградил тебя именем? — пробормотала она, обращаясь к гомункулу, — Ну и что ты сделал, чтобы заслужить его? Сказал ему, что он самый завидный жених к западу от Магдебурга? Что ты в восторге от его одеколона? Что будешь счастлив выслушать историю его службы еще раз с самого начала?
Гомункул метнул в ее сторону быстрый взгляд и отвернулся. И хоть его темные глаза были выпучены, многие мимические мышцы отсутствовали, а череп был деформирован самым неестественным образом, искра, мелькнувшая в этом взгляде, была слишком хорошо знакома Барбароссе, чтобы не быть узнанной. Раскаленная, как адские бездны, искра истой ненависти, способная прожечь мироздание словно старую ветхую тряпку.
Барбаросса едва не фыркнула. Ну надо же! Эта крохотная немочь, представляющая собой всего несколько пфундов несвежей консервированной плоти, оказывается, способна ненавидеть, и вполне на человеческий манер. Мало того, ненавидеть — и скрывать свою ненависть! Хитрый маленький ублюдок. Да, профессор Бурдюк будет рад такому ассистенту.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот бы его на огонь, подумала Барбаросса, разглядывая это уродливое создание, вяло ворочающееся в банке. Небось, оказавшись в кипятке, он тут же сделался бы поразговорчивее. Может, даже смог бы поведать ей что-то небезынтересное о своей прошлой жизни и прошлом хозяине…
— Прошу, госпожа ведьма, ваш зауэрбартэн!
Разглядывая мелкого ублюдка, она так увлеклась, что забыла и про пару странных ведьм, цедящих пиво и поглядывающих в ее сторону, и про заказанный ужин. Неудивительно, что хозяин, либлинг с хоботом на месте носа и рта, подобрался к ней незамеченным, держа на руках поднос с исходящим паром тарелкой, а также увесистой кружкой. Барбаросса поспешно укрыла банку мешковиной, отправив ее на прежнее место.
Плевать на гомункула. Плевать на его злость.
Сейчас она набьет как следует брюхо, скулящее точно старая тифозная шлюха, и, как знать, может поумнеет в достаточной степени, чтобы сообразить, куда ей держать курс. На сытое брюхо всегда думается легче, а мысли выходят не такими колючими, как битое бутылочное стекло. Она сообразит, как можно отыскать в этом паршивом городе Котейшество, как перехватить ее прежде чем та заявится в Малый Замок, ну а потом…
Потом все будет еще проще.
Сейчас она займется более насущными делами. А именно теми, для которых нужны зубы и вилка.
Может, хозяин «Хромой Шлюхи» и выглядел как плод порочной связи свиньи и тапира, но по части жратвы он соображал как будто неплохо. Зауэрбартен не был свежим,
она мгновенно определила это, несмотря на обилие лука и лаврового листа, навязчивыми ароматами которых он пытался перебить кисловатый запах крольчатины. Зато картофель оказался рассыпчатым, как она любила, с густой винной подливкой, кроме того, повар не пожалел гвоздики и моркови. Сойдет. Может, не изысканное кушанье вроде тех, что подают на золоченых блюдах курфюрсту Рюдигеру, когда тот заявляется в свою дрезденскую резиденцию, устав терзать великосветских блядей и любовников, но определенно сгодится, чтобы набить брюхо. Барбаросса ощутила, как сладострастно и нетерпеливо заворочались голодные кишки.
Она пожрет — и все вещи в мире враз сделаются более простыми и понятными.
Хозяин, водрузив перед ней тарелку и кружку, поспешил удалиться, и правильно сделал, ведьмы терпеть не могут, когда кто-то заглядывает им в рот. Барбаросса нетерпеливо цапнула вилку. Первый же удар, которым она пронзила кусок крольчатины, был быстрым и точным, сродни тем выпадам с рапирой, которые она под присмотром Каррион отрабатывала до кровавого пота. Хороший добрый кусок мяса, превосходно пропеченный и не очень жесткий на вид.
Вперед, сестрица Барби! Награди свое исстрадавшееся нутро!
Барбаросса поднесла его ко рту, чтобы швырнуть внутрь, точно грешную душу в адскую топку, но… внезапно ощутила, что не так уж и голодна.
Кусок, истекающий подливкой и мясным соком, вдруг показался ей не таким уж и аппетитным. Вообще не аппетитным, если на то пошло. Обычный кусок мяса с прилипшими к нему кусочками лука и дробинками гвоздики, он вдруг показался ей чертовски не соблазнительным, даже неприятным.
Зубы, нывшие было в ожидании того момента, когда смогут пронзить истекающий мясным соком кусок, не разомкнулись при его приближении, напротив, остались сцеплены, точно крепостные ворота.
Барбаросса помедлила, не решаясь откусить.
Вот только его запах отчего-то больше не возбуждал аппетита. Он не сделался хуже, не приобрел неприятных, сокрытых прежде, ароматов, это был тот же самый запах, от которого у нее минутой раньше текли слюнки. Но сейчас он показался ей неприятным, почти отвратительным.
Слишком жирно, подумала Барбаросса, брезгливо разглядывая кусок мяса на вилке. И наверняка чертовски пересолено, как вся стряпня в таких забегаловках. Я точно заработаю изжогу и брюшную колику, а то и кровавый понос на следующий день…