Читать интересную книгу Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

— Аля, — ответил мой друг, — пусть люди думают о нас хорошо. Это так приятно.

* * *

СМИ — это особый мир. Я существовал и существую в этом мире более 30 лет. Придумывал, рисковал, создавал творческие команды, был удачлив и разочарован. Короче говоря, этот мир — моя жизнь, моя любовь, мои радости, мое отчаяние и мои беды. Я знаю об этом мире все или почти все. Что касается «почти», то это то, о чем я не хотел бы знать и уж тем более говорить или писать.

Меня называют романтиком. Кто-то с улыбкой, кто-то с грустью, кто-то с раздражением и неприязнью. И что самое странное — все правы. И те, кто грустит, и те, кто ненавидит. Я реалист и романтик одновременно. Но сначала я романтик, а потом реалист.

Я люблю повторять свой девиз: «Реалисты создают мир — это непреложный факт. Но заглядывают в «завтра», открывают глаза реалистам — романтики и идеалисты. Им принадлежит мир фантазии, мечты и надежды».

Кому достанутся лавры? — спросите вы. Интересный вопрос. Пожалуй, лавры достанутся реалистам. У них ведь есть шанс сказать: романтики нас не туда завели. На плаху романтиков!!

Иногда мне кажется, что в период после 90-го года средства массовой информации стали заложниками собственных притязаний. Апофеозом амбиций можно назвать 91-й год. Тогда с легкой руки Михаила Полторанина, в ту пору министра печати, был возрожден термин «четвертая власть». Какой-либо неправоты в словах Полторанина не было. Сам Михаил Полторанин и Николай Федоров, в то время депутат союзного съезда, были соавторами главного закона, предопределившего все дальнейшие реформаторские шаги в России. Сначала этот Закон о средствах массовой информации, или, в обиходе, Закон о свободе слова, был принят союзным парламентом, в то время существовал еще Союз. Затем — уже в российской интерпретации — Верховным Советом России, и там уже были другие соавторы: Михаил Федотов и Юрий Батурин. Определенное отношение к этому закону имел и я.

Рухнул диктат партии. Утратила смысл идеологическая цензура. Политика государства, деятельность власти стали обретать более открытый характер. Власть новая желала сотворить отличия от власти предшествующей. Отличия эти были не очень сущностными с точки зрения самой власти, манеры ее поведения. Но то, что она стала более раскрепощенной, говорливой, с этим спорить было трудно. Появились такие понятия, как «санкции за сокрытие информации», «ограничение прав высшей власти выступать в качестве учредителей средств массовой информации». И власти очень скоро понравилось мелькать на телевизионных экранах, заполнять собой страницы газет. Это был период, когда власть постигала, что такое свободная пресса. А пресса, еще не отрешившаяся от выработанной годами опасливости, — что такое доступная власть.

Правил игры уже не было, и роль сдерживающего начала выполняли даже не статьи закона о СМИ, который воспринимался как некое чудообразное явление, так как был принят парламентом Союза, еще страдающим рецидивами коммунистической возвратности, а попросту страх и привычка оглядываться — а что будет, если…

Неделю с 28 апреля по 3 мая 1997 года нельзя назвать неделей неожиданностей. Предсказанное сбывалось — лейбористы в Англии на досрочных выборах, состоявшихся 1 мая, нанесли консерваторам сокрушительное поражение. Об этом еще будут говорить и писать. Отечественные аналитики (в лице Евгения Киселева) уже 4 мая уловили весьма спорную аналогию, объявив о «покрасневшей» Англии. Они объединили в одном ряду победившего на выборах в Польше Квасневского (хотя прежний президент Польши Лех Валенса был неизмеримо ближе к лейбористам, опорой каковых были всегда профсоюзы, чем сменивший его Квасневский, представляющий практически польских коммунистов, сделавших поспешную социал-демократическую пластическую операцию) и добавили в ту же колоду Билла Клинтона, лидера демократической партии Америки. Все это шло на фоне первомайских праздников в России, с криками непримиримой оппозиции, выступлениями Зюганова, которого Киселев определил как «социал-демократа в русской версии», которому якобы надо извлечь урок: при каких условиях и в силу каких причин одерживают победу левые в цивилизованных странах.

Интересно, что объединяющим, по второй версии Киселева, был не социал-демократизм, а возраст. По Киселеву, победа Тони Блэра в Великобритании (которого сторонники лейбористов называют «нашим Клинтоном») как бы подтверждала его вывод, что смена поколений в политике в партиях левой ориентации обеспечила им победу на выборах. Нужны новые имена. Это, по Киселеву, и только это может дать шанс эволюционизирующей в сторону социал-демократии КПРФ. 50-летний Зюганов устарел.

Киселев прав в одном, и это очевидно: Тони Блэр моложе Мейджора. В этом смысле и Ширак моложе Миттерана. А вот Коль старше своего оппонента лидера германской социал-демократической партии Шредера. Ну и что?

События в России, помимо двух террористических актов (взрыв на вокзале в Армавире, а затем опять на вокзале, но уже в Пятигорске), тоже имели свой обнаженный нерв. Прошедшая неделя довольно явственно обозначила не монолитность власти, а серьезный раскол в рядах властной элиты, взаимоисключающие позиции по целому ряду ключевых ситуаций как внутри, так и вне России.

О чем идет речь? И где и когда разговорились властвующие политики?

Очередное президентское обращение, прозвучавшее в апрельские дни, озадачило общественность. Ельцин призвал власти и премьера повернуться лицом к молодежи и начать интенсивное вовлечение ее во власть. Сама тема омоложения руководящих кадров — тема вечная, предполагающая смену поколений во властных коридорах. Если быть откровенным, такой острой необходимости в столь внезапном президентском окрике нет. Распад Союза, демократические потрясения на пространствах бывшего СССР, были естественно неравнозначны, но они случились. И все катаклизмы, происшедшие в России, привели к полному обновлению власти и ее крайнему омоложению. Это случилось в 90–91-м годах. По логике событий никак не следует, что ситуация повсеместного старения власти произошла в течение 5–6 лет, по сути мгновенно. Чего не может быть, того быть не может.

А потому никакой экстраординарной предпосылки заявлению Ельцина не было. Просто президент понуждает премьера к омоложению кабинета министров, полагая, что его собственное протежирование в состав правительства Бориса Немцова есть пример к непременному подражанию. Пока же Борис Немцов ничего, кроме президентской влюбленности в него, в правительство не привнес. Вряд ли, выбросив этот девиз, президент имел в виду себя. И хотя обращение было подчинено столь актуальной для любого общества проблеме, оно выглядело и спонтанным, и, мягко говоря, запоздавшим на 3–4 года. В прошлом мы не раз говорили с президентом на эту тему: и в 91-м, и в 92-м, и в 93-м. Ориентация на молодых — шаг для первого президента России вполне естественный. Разговоры уходили в песок, и ничего видимого и значимого во взаимоотношениях власти и молодого поколения не происходило. Это было тем более досадно, что демократически настроенная молодежь еще неосознанно, но уже была опорой Ельцина. Достаточно заметить, что 19–21 августа 91-го года Белый дом защищали процентов на семьдесят молодые люди. Тогда мы говорили с президентом о разработке комплексной программы выдвижения молодых кадров на производстве, в науке, бизнесе, обозначении четкой границы ее деятельности. Это было очень важно в тот момент. Распался Союз, практически была парализована деятельность КПСС, распался комсомол. Молодая демократия была не готова к взятию власти. Мы уже говорили, власть рухнула сама, упала к ногам реформаторов второй волны. Надо было управлять страной, ориентируясь на старый государственный аппарат, объективно находящийся в оппозиции к демократическим начинаниям новой власти. Своего аппарата управления истинные демократы и демократы ситуационные создать не успели, не смогли. В этих условиях правильно разыгранная молодежная карта могла дать дополнительный, деятельный ресурс новой власти. Но этот шанс был упущен. И как ответ бездействию власти началась повальная криминализация молодежной среды. Преступный мир сделал то, к чему оказалась неспособна власть. Он предложил молодым обширное поле деятельности, пользуясь разлаженностью между исполнительной и законодательной властью, растерянностью правоохранительных органов и борьбой новой власти за сохранение власти, как таковой. Тем не менее идеи реформаторства в России требовали новых сил. И, как естественный и осмысленный шаг президента, понимавшего, что горбачевский период с точки зрения реформаторства кончился ничем, призыв под свои знамена новой возрастной генерации. Так появилось сначала крайне помолодевшее правительство Силаева, где на ключевых постах оказались совсем молодые и сравнительно молодые люди: Григорий Явлинский, Борис Федоров, Николай Федоров, Андрей Козырев, Михаил Полторанин. А затем, в послепутчевый период, Ельцин решился на кардинальный шаг, создание правительства реформаторов. Исполнительная власть была отдана в руки 35-летним. Они были экономически образованны, но в прежних структурных построениях всех систем управления партией, государством, промышленностью, наукой, культурой, просвещением было безмерное преобладание людей великовозрастных. И появление пятидесятилетнего человека в составе Политбюро считалось едва ли не кадровой революцией. Эти самые 35-летние числились в далеком резерве и ко времени внезапных демократических преобразований на территории бывшего СССР и, прежде всего в России, каждый из них в должностном восхождении достиг незначительных высот: старшего научного сотрудника, заведующего лабораторией. И как высшее достижение заведующий отделом в научно-исследовательском институте. Егор Гайдар, Сергей Шахрай, Борис Федоров, Григорий Явлинский, Анатолий Чубайс, Петр Авен, Сергей Дубинин, Александр Шохин. А чуть позже: Альфред Кох, Алексей Кудрин. Все это люди примерно одной научной ориентации. Радикальное крыло экономической науки, прозападники, сторонники американской экономической модели. Второй эшелон возмутителей спокойствия горбачевской поры.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});