словом, эта книга не подчиняется нормам того, что сегодня ожидают от философского дискурса, нормам, которые на академическом уровне до сих пор сильнейшим образом определяют многие книги, выдающие себя за антифилософские[723].
Еще более радикальный прием используется в Le Monde. Кристиан Делакампань подчеркивает, что авторы хотели высказаться сообща: «И вот результат: интервью, возможно, первое в своем роде, подписанное „коллективно“». Один из участников подчеркивает, что «Мимесис» «не „собирает“ вклады в некую „тему“». Наоборот, он пытается «подорвать идею „вкладов“, „взносов“, подписанных несколькими „авторами“». И действительно, в очень странном тексте, который выполняет роль предисловия, «фиктивное я, не единственное, не множественное, не коллективное, отсылает к шести именам, называемым „собственными“[724]«. Это тонкое и изощренное отношение – полная противоположность массовому возвращению субъекта и Эго автора, характерному для «новой философии», которую в скором времени ожидает триумф.
Несмотря на эту активность и эффективность в многочисленных начинаниях, Деррида по-прежнему чувствует неудовлетворенность жизнью, которую ведет. В письме Полю де Ману он очень точно описывает неоднозначность своего положения:
«Парижская сцена» (я так называю ее для простоты и экономии места) и все, что она предполагает, меня утомляет и отбивает желание что-либо делать – до отчаяния. Это мешает мне работать, и я мечтаю о каком-то разрыве, повороте, уходе. Но не хочу опять начинать жаловаться. На самом деле, несмотря на разочарованный взгляд, которым я рассматриваю эту сцену, слишком хорошо мне знакомую, у меня еще есть силы – уж не знаю даже откуда – что-то на ней делать, давать представления (семинары, GREPH, издательство…). Но каждый вечер я говорю себе, что долго это не продлится[725].
В Соединенных Штатах известность Деррида в 1976 году быстро растет. Ричард Рэнд, бывший студент Поля де Мана, который впоследствии станет одним из переводчиков Деррида, отмечает: «Создание того, что не совсем верно было названо Йельской школой, было делом рук прежде всего Поля де Мана. Он пользовался значительным авторитетом у своих студентов и вдобавок обладал необыкновенным политическим чутьем в том, что касалось отношений между университетами. Он был амбициозен в самом благородном смысле этого слова. Несмотря на огромную эрудицию и уровень собственных работ, он в каком-то смысле пошел к Деррида в ученики, мгновенно распознав его значение и поняв, что он сможет изменить расстановку сил в мире американской академии. Именно де Ман сыграл решающую роль в знакомстве Соединенных Штатов с Деррида. Как и Деррида, Поль де Ман обладал бойцовским, если не сказать воинственным, темпераментом. Он регулярно писал в New York Review of Books и зачастую в очень язвительной манере. „Мы должны пустить кровь“, – говорил он порой. Эта страсть к полемике тоже поспособствовала его сближению с Деррида»[726].
Если во Франции рецепция произведений Деррида идет на периферии академии, то в Соединенных Штатах он приобретает легитимность и начинает обращаться к широкой публике в крупнейших университетах, пользуясь более классическим механизмом установления контактов. Как объяснила в своей знаменитой статье социолог Мишель Ламонт, успех пришел к Деррида в Америке не сам по себе: сначала он должен был подвергнуться «переформатированию», переносу из области философии в область литературоведения, а затем распространению в постоянно ширящейся сети университетов[727]. Здесь совершенно не тот контекст, с которым Деррида был знаком во Франции: отсылки, общие для него и его первых французских читателей – соссюровская лингвистика, лакановский психоанализ, марксизм Альтюссера, – не являются частью культурного багажа его американских слушателей. А самое главное – у этих слушателей обычно ограниченные знания в области философии: часто именно благодаря Деррида они открывают для себя Гегеля, Ницше, Гуссерля и Хайдеггера.
В Йеле студентов на семинаре Деррида с каждым годом становится все больше, хотя он говорит по-французски и рассказывает о мало переводившихся авторах, таких как Франсис Понж и Морис Бланшо. Следует сказать, что Деррида все лучше и лучше осваивает специфику американской системы образования. После семинара, начинающегося в ig часов и продолжающегося допоздна, некоторое число слушателей собирается в кафе, например в George and Harry или Old Heidelberg, чтобы продолжить обсуждение за стаканчиком вина[728]. Все остальное время в будни Деррида всегда готов встретиться со студентами. Один из профессоров Йельского университета на следующий день после его смерти сказал: «Он был очень харизматичным профессором, по-настоящему изменившим жизнь множества студентов»[729]. Многие из тех, кому он щедро помогает в эти годы, вскоре сами займут места преподавателей почти по всей Америке, часто, кстати говоря, благодаря его поддержке, и будут способствовать распространению его работ, его мысли в следующие десятилетия.
Молодая женщина, индианка по происхождению, Гайятри Чакраворти Спивак сыграет решающую роль в рецепции Деррида в США. Спивак, приехавшая из Калькутты в 1961 году, писала диссертацию у Поля де Мана и тогда же с удивлением открыла для себя работу «О грамматологии». Многие годы она посвятит чрезвычайно аккуратному переводу этой книги. Приехав летом 1973 года в Париж, она несколько раз встречается с Деррида и рассказывает о главных трудностях, с которыми столкнулась. В 1974–1975 годах она ведет в Брауновском университете в Провиденсе семинар о Деррида, который станет отправной точкой для пространного введения, добавленного ею к своему переводу, опубликованному в 1976 году в издательстве Университета Джонса Хопкинса. Этот текст на 100 страницах, несомненно, намного более доступный, чем произведение, которое он предваряет, для многих поколений американских студентов станет своего рода учебником. Хотя перевод Гайятри Спивак не раз подвергался критике и его приходилось много раз дорабатывать, «О грамматологии» удалось достичь умопомрачительного количества продаж – 100 тысяч экземпляров.
В своей полемической книге «Французская теория» Франсуа Кюссе дал замечательное описание «фундаментальному перевороту», который произвела Гайятри Спивак, представив Гегеля, Ницше, Фрейда, Гуссерля и Хайдеггера как «прото-грамматологов»:
С этого момента американцы будут видеть в Деррида не столько неортодоксального продолжателя философской традиции или даже того, кто расплетает ее текст, сколько ее возвышенное завершение, своего рода эмпирей критической мысли, которую его немецкие предшественники всего лишь подготовили…
Начиная с 1976 года то, что еще не успело стать теоретической программой, будет читаться, изучаться и тут же применяться на практике в некоторых аспирантских курсах по литературе, в особенности в Йеле и Корнелле. Мало-помалу деконструкцию начинают применять, извлекать из нее новые процедуры «медленного чтения» литературной классики, под лупой изучать механизмы того, как растворяется означающее, как содержание без конца откладывается самим письмом[730].
С точки зрения Деррида, если не считать карьерных соображений, главным в его ежегодных приездах в Йель остается личная