надежду, последнюю тень надежды. Это был какой-то кошмар…
Я был унесен этим диким потоком, как соломинка по реке, но все же помнил о том, что должен разыскать императора.
Есть старая пословица, гласящая: «когда французы нападают, они храбрее всех мужчин, а когда отступают, хуже всех женщин». В этот злосчастный день я убедился в истинности этой пословицы!
Благодаря своей великолепной лошади, я скоро выбрался из толпы беглецов и, миновав Женанн, нагнал императора с остатками штаба. При нем находился Сульт и, кроме того, Друо, Лобо, Бертран и пять стрелков гвардии. Лошади едва двигались от усталости.
Оглянувшись кругом, я увидел, что нигде не видать французских солдат. Мы далеко обогнали нашу армию и защищать нас в случае опасности было некому. На Сульта, Бертрана и Лобо я не надеялся. Правда, это были люди талантливые, но для рукопашной схватки они совсем не годились.
Когда я сообразил, в каком беспомощном и безвыходном положении мы находимся, меня охватила тревога и начала трясти лихорадка. Взглянув на далекую гору, я увидал то, чего больше всего боялся.
С горы спускались девять прусских всадников. Граф Штейн великолепно исполнил данное ему поручение.
— Ваше величество, это пруссаки! — закричал я.
Все вздрогнули и стали глядеть вдаль. Император первый нарушил молчание.
— Кто говорит, что это пруссаки?
— Это говорю, ваше величество, я, Этьен Жерар!
Наполеон вспылил. Такой уж корсиканский характер у него был, что он накидывался на человека, приносившего ему неприятную весть.
— Вы всегда были шутом! — зашипел он. — Кричит, что это пруссаки! Рассудите сами, деревянная голова, как могут ехать пруссаки из Франции? Очевидно, вы потеряли и тот остаток мозга, какой у вас был.
На мгновение девять всадников остановились и начали к нам присматриваться. Затем с криком торжества они помчались прямо на нас, поняв, что добыча находится в их власти.
— Ваше величество, он прав! — воскликнул Сульт, — это действительно пруссаки!
Все растерялись, но я, о, друзья мои, я был великолепен! Я был холоден и ловок, убийственно хладнокровен, чертовски сообразителен и готов на все! Он назвал меня деревянной головой и шутом. Я ему отомстил! У Наполеона нехватило ума, чтобы спастись, а Этьен Жерар спас его, благодаря своему уму и храбрости.
Наполеон не мог сражаться с пруссаками; это было бы нелепо. Бежать он тоже не мог. Это было бы смешно. Император был полный мужчина и скоро утомлялся. Кроме того, он никогда не ездил хорошо на лошади. Как он мог рассчитывать спастись от лучших ездоков прусской армии, которыми руководил замечательно искусный наездник, граф Штейн. И я рассудил так: Штейн — лучший наездник Пруссии, а я — лучший наездник Франции. Стало-быть, я, и только я один, могу с ним потягаться. Придя к такому заключению, я подбежал к Наполеону и воскликнул:
— Скорее, ваше величество, скорее! Давайте мне ваше пальто и шляпу.
Никогда еще никто не обращался с императором, как я в эту минуту. Без церемонии стащив с него пальто, я надел на себя его треуголку и, впихнув императора в карету, быстро вскочил на его знаменитую белую арабскую лошадь и помчался во весь опор назад, прочь от пруссаков.
Вы, разумеется, уже отгадали мой план. Но вы, конечно, сомневаетесь в том, что пруссаки могли принять меня за императора?
Я, ведь, считаюсь красавцем, а император никогда не был красивым человеком. Он был мал ростом и тучен, но рост человека, мчавшегося на лошади, определить чрезвычайно трудно. Вся моя задача заключалась в том, чтобы не оборачиваться назад, побольше горбиться и висеть на лошади мешком, на манер Наполеона. Все это мне удалось, и пруссаки с воем волков, напавших на след жертвы, бросились вдогонку за мной, промчавшись мимо кареты, в которой сидел император.
Но задача еще не была решена окончательно: попадись я в плен, все пропало. Обнаружив обман, пруссаки меня зарубят саблями и помчатся назад догонять настоящего Наполеона.
Если бы я рассудил дело как следует, то поскакал бы прямо по дороге к Шарлеруа и скоро присоединился бы к нашим солдатам, но это простое обстоятельство совсем выскочило у меня из головы. Оглянувшись, я увидел, что пруссаки преследуют меня, растянувшись полукругом, так, что дорога на Шарлеруа оказывается для меня совершенно прегражденной. Я направился к северу, рассчитывая на то, что вся прилегающая местность заполнена нашими войсками.
Но я совершенно забыл о том, что путь к северу преграждается рекой Самброй. Когда я подскакал к берегу, сзади послышались торжествующие крики.
Я поворотил лошадь и помчался по берегу. Нужно было во что бы то ни стало отыскать брод. И вот я увидел на берегу реки домик. На противоположном берегу, как раз напротив, тоже виднелся дом. Если вы видите на реке с обеих сторон дома, знайте, что перед вами брод.
На берегу виднелась узкая, спускающаяся к воде дорожка, и я пустился по ней. Вот и река. Лошадь погружалась в воду все глубже и глубже, вода доходила до седла, волны захлестывали нас. Один раз лошадь оступилась и я считал себя уже погибшим; но прошла минута, другая — и я выехал на берег.
В эту минуту я услышал позади тяжелый всплеск воды. Это погрузился в реку передовой из преследовавших