Очнулся Егор от того, что душистая и мягкая Лерочкина ладонь коснулась его щеки. Из полусонного состояния окончательно вывел её негромкий, ласково звучавший голос. Егора приглашали к столу.
Тряхнув головой, Непрядов приободрился. Улыбкой он извинился за свою минутную расслабленность и вновь почувствовал себя в состоянии залётного гостя, не собиравшегося здесь долго задерживаться. По крайней мере, ему очень хотелось бы в этом себя убедить.
Забранный скатертью большой продолговатый стол был с одного края накрыт на две персоны со всем изыском, на который только была способна обольстительная хозяйка. Горели свечи в канделябрах. Здесь же шампанское в кадушечке со льдом, бутылка коньяку, водка в запотевшем графинчике. И это уж не говоря о салате, венгерском салями, балтийской лососине и дальневосточной красной икре. В обычном магазине такое не купишь.
Заметив неподдельное Егорово удивление, Лерочка лишь небрежно махнула рукой.
— Это всё из дедовой кормушки, — небрежно пояснила она. — Он ведь у меня теперь академик, позавчера укатил в Париж на какой-то очередной симпозиум.
— С дедом всё ясно, — сказал Егор. — А как ты?..
— А я по-прежнему его единственная и любимая внучка.
— Которой, как всегда, ни в чём нет отказа?
— Вот именно.
— Но если серьезно?
— Если серьезно, то в прошлом году, наконец, защитила кандидатскую. Дед настаивает, чтобы сразу же за докторскую бралась. Но я пока не тороплюсь. Надо немного отдышаться, в себя что ли прийти.
— Трудновато пришлось? — посочувствовал Непрядов, зная по себе, как нелегко давалось учёное звание. — Боишься, что новый воз потяжелее прежнего будет?
— Не в том дело. Хочу получше подготовиться, побольше набрать подходящего материала, статистики. Что-то написать не проблема — было бы на что опереться.
— Это верно, — согласился Егор. — Наш корабельный доктор Целиков тоже вот постоянно жалуется, что никак на диссертацию подходящего материала набрать не может.
— Целиков? — начала с интересом припоминать она. — Это такой длинный и тощий, похожий на знак вопроса?
— Точно, — подтвердил Егор и пояснил для верности. — У нас в команде матросы прозвали его «Жаком Паганелем».
Непрядов чувствовал, как приятно Лерочке, что он интересуется её делами, подробно расспрашивает о том, что и для самого интересно и важно. Тем не менее, оба как бы нарочно старались не касаться их прежних, далеко не простых отношений. Но разговор этот исподволь назревал, и избежать его было просто нельзя. Егор это чувствовал и уже без былой боязни, скорее с какой-то приятной обречённостью, ожидал его начала. То ли от неожиданно вернувшейся к нему прежней курсантской беззаботности, то ли от выпитого коньяка, на душе вдруг стало так хорошо, как в каком-то давно забытом сказочном далеке. Словно и не было за его плечами прожитых лет, многих потерь и неудач, ранней седины на висках. Верилось, что в его жизни именно в эти мгновенья последующие события поворачиваются к лучшему. От него даже не требовалось прилагать к этому особых усилий, поскольку всё шло своим чередом, как надо.
Они сидели за столом друг против друга, глаза в глаза. И приятной беседе их, казалось, не будет конца. А за окном уже ночь, тишина. В огромной комнате полумрак, свечи догорали, исходя терпким запахом стеариновой слезы. Таинственные тени призраками бродили по углам.
Словно угадав состояние Егоровой души, Лерочка подошла к роялю и села перед ним на покрытый атласной накидкой пуфик. Холёные пальцы её, с ухоженными, покрытыми лаком ногтями, легли на клавиши. Она и мелодию выбрала такую, которую всегда помнил, а теперь особенно желал усталый мореход и бродяга, зашедший по старой памяти на знакомый огонёк.
«Лунной тропой, вместе с тобойМне хорошо идти.Взгляда нежней, сердца теплейЯ не смогу найти.Милый, простой и славныйС ласкою ты глядишьТак почему о самом главном ты молчишь?..»
Егор слышал всё тот же приятный, хорошо поставленный Лерочкин голос. Так же она пела ещё в свои студенческие годы. Скрестив на груди руки, Непрядов расслабленно внимал обращённым к нему словам и думал: «В самом деле, а стоит ли молчать?.. Но если не молчать, то что же тогда следует сказать о том главном, что ждёт эта прекрасная, давно исстрадавшаяся женщина?..»
Глядя на свечи, Егор вздыхал. Хотелось прийти к какому-то решению до того, как мелодия песни оборвётся, или хотя бы догорят свечи.
«…Больше просто невозможноВстречаться тоскуя.Неужели так уж сложноСказать мне: люблю я…»
— настаивала, требовала Лерочка, пробегая пальцами по клавишам. А Егор продолжал сидеть без единого движения, завороженный её чарующим голосом, и не находил в себе силы что-либо предпринять. Ему и так было хорошо и не хотелось ничего больше.
Но вот мелодия кончилась, иссякли последние звуки. Егор ждал, что Лерочка сыграет ему что-нибудь ещё, но она отчего-то замолчала, вероятно, не находя продолжения. Руки её обессиленно опустились. Сама же она продолжала сидеть к Непрядову спиной, не поворачивая головы и словно окаменев. Егор знал, о чём она думала. Возможно, уже не сомневалась, что с последними аккордами отзвучавшей музыки для неё навсегда угасла и надежда на ответную любовь. Она давно уже сказала ему всё, что могла. Он же молчал, потому что нечего было ей ответить.
«Наверное, так вот медленно и неотвратимо люди умирают…» — ужаснулся Егор. Но он этого совсем не хотел. И вдруг неведомо какая сила подняла Непрядова из-за стола. Он приблизился к Лерочке, взял её за плечи и поднял с пуфика, поворачивая к себе настойчиво и зовущие, как бы возвращая тем самым к жизни. Она не сопротивлялась, была покорной и в то же время не находила в себе сил на ответный порыв. Казалось, что в её душе всё давным-давно перегорело, поскольку безвозвратно ушло и кануло в вечность то самое дорогое, к чему она стремилась.
Лерочка вздрогнула, почувствовав на губах поцелуй. Потом её нежные руки сомкнулись у Егора на шее, и он почувствовал, как когда-то в юности, упоительную дрожь восторга и нетерпения. Она прижалась к нему маняще обольстительным телом и уже не отпускала. Словно целую вечность они так простояли, молча и неразрывно, как нечто единое целое. Егор вдыхал аромат её волос, чувствовал необыкновенную бархатистость её кожи и ловил чуть слышное жаркое дыхание. Щёки Лерочки начали влажнеть. И Егор понял, что это были слезы вожделенного счастья, в которое она снова начинала верить…
Проснулся Егор под утро, с удивлением обнаружив, что находился в мансарде, на тахте. Рядом с ним лежала Лерочка, разметав по подушке волну пышных волос. Мгновенно вспомнил, какой упоительно сладостной была для него проведенная вместе с этой женщиной ночь. Он видел её обнажённую грудь и античный овал бедра, небрежно прикрытого простынёй. Даже небольшая полнота шла ей как нельзя лучше, ничуть не убавляя её совершенства. Рядом с ней Непрядов чувствовал себя удовлетворённым и довольным собой. Однако ловил себя на мысли, что не ощущает всё же того безраздельного упоения счастьем, которое испытывал вместе с Катюшей. И всё-таки за столько лет вынужденного одиночества ему впервые было так хорошо с женщиной. Подумалось, а стоило ли все эти годы обкрадывать самого себя в такой вот простой человеческой радости, когда засыпаешь и просыпаешься не один. Ведь сам не старый же ещё, и жизнь далеко не прожита. Внутренний голос вкрадчиво нашёптывал: «Смотри, какая она… Чего ж тебе ещё надо?» И Егор смотрел влюблённо, долго, всё меньше и меньше тяготясь прошлыми воспоминаниями, не стесняясь своего бесстыдства, оттого что позволяет себе любоваться обнажённым совершенством пока не принадлежавшей ему женщины.