времени я сейчас ни находилась, повсюду отчетливо были видны следы борьбы.
Пожалуйста, подумала я. Пожалуйста, пожалуйста. Пожалуйста!
После того как я безрезультатно обошла дом, я просканировала первые ряды деревьев. Ничего.
Потом побежала к холму.
И здесь ничего.
Я открыла вихрь и прыгнула в него. Энергия отреагировала мгновенно, и я вернулась, перепрыгнула сначала на день, затем на два.
Пошла на поляну, огляделась…
Никаких следов Бэйла.
Я снова прыгнула в вихрь – и на этот раз отсчитала неделю. В отчаянии обыскала поляну, сбегала в лес и обратно.
Ничего!
Словно безумная, я мчалась сквозь время и… наконец увидела его, еще до того, как полностью покинула вихрь. Он лежал на краю поляны в тени деревьев.
Без движения.
Вихрь рассеялся, и надо мной в небе натянулся занавес из грозовых туч. Подгоняемая ветром, я побежала к Бэйлу.
И тут же по моему телу разлилась жгучая боль. Лицо Бэйла было восково-белым, как воск, а глаза закрыты, губы залиты кровью, натекшей из носа.
Ноги подкосились, и я упала на землю. Я проползла последние несколько метров и схватила Бэйла за пальцы. Они все еще были теплыми, и я цеплялась за эту мысль – цеплялась за возможность удержать это тепло.
Если он только что выпал из вихря-прародителя, еще не все потеряно.
– Бэйл… Бэйл, посмотри на меня.
Я не узнала свой голос, он был хриплым и фальшивым.
Бэйл не двигался. О боже, он не двигался.
Я положила руку ему на грудь и прислушалась. Ничего, никакого пульса. Только странный узор на коже, вокруг шеи и правого плеча, под дырявой униформой.
Узор, похожий на сильно разветвленное дерево, как будто впечатался в кожу. Я уставилась на отметку, оставленную вихрем-прародителем, схватила Бэйла за униформу и встряхнула как следует. Он не мог… он не мог оставить меня сейчас, когда я выжила, сейчас, когда у нас все было впереди.
– Бэйл… БЭЙЛ!
Сдавленные рыдания сорвались с моих губ. Я смотрела на его закрытые веки, на его ресницы, которые веером расходились по краям скул, на мягкую линию надбровных дуг. И, о боже, мне так хотелось увидеть его хмурый взгляд, услышать его насмешки – хоть что-нибудь, чтобы понять, что Бэлиен Треверс жив.
– Нет, – выдохнула я. – Нет, пожалуйста, пожалуйста, не…
Я провела большим пальцем по его лицу, склонилась над ним.
– Бэйл… пожалуйста, проснись.
Ничего. Он меня не слышал.
Я снова вцепилась пальцами в его униформу, притянула к себе, а когда его голова оказалась у меня на коленях, наклонилась над ним.
Потом я заплакала, потому что Бэйл был мертв, он… он на самом деле был мертв.
Слезы текли по моим щекам, и я больше не пыталась их сдерживать.
Это я была виновата в его смерти. Эксперименты, которые позволили ему последовать за мной в вихрь-прародитель, стали возможны только потому, что Бэйл был схвачен Хоторном. А Бэйла схватили только потому, что я изменила время.
Все вернулось к тому моменту, когда я поставила себя выше времени. Всегда было одно и то же. Пытаясь поступить правильно, я толкала камень все дальше и дальше, следя за тем, чтобы он продолжал катиться, погребая под собой все.
Дрожа, я обхватила щеки Бэйла. Мои губы прикоснулись к его губам, пытаясь найти хоть капельку тепла его дыхания. Но даже сейчас он казался мне холодным и чужим.
Вокруг нас свистел ветер, грохотал гром. Но я ничего этого не замечала.
Бэйл сказал однажды, что сделает все, чтобы спасти меня… но не так же.
Я прижалась лбом к его шее, обняла его. Мои пальцы не сгибались, но, когда я снова провела пальцем по холодной коже Бэйла, внезапно что-то скользнуло под моей ладонью. Я подняла глаза и увидела… ампулу.
Я потрясла головой. Это был яд, который Фагус дал Бэйлу. Проклятая ампула словно издевалась надо мной; в конце концов, для того чтобы убить Бэйла, ее содержимого не понадобилось.
Внезапно я замерла. В нашу последнюю ночь в Санктуме я этого не заметила, потому что было слишком темно, но жидкость в ампуле была… зеленой, словно мята.
Зеленой, словно мята.
Целебная настойка Фагуса была точно такого же цвета. Он давал ее нам последние несколько месяцев, и я бы узнала ее повсюду.
Это могло быть совпадением. Возможно, я просто цеплялась за последнюю соломинку. Но потом я вспомнила, что сказал мне Фагус.
С Бэйлом всегда так. Он думает, что все решает он. Но это не так.
Фагус, помнится, объяснял Бэйлу, что улучшил рецепт.
Я смотрела на ампулу несколько секунд не отрываясь, затем сорвала ее с кожаного ремешка.
А что я теряю? – подумала я, прижимая стекло к губам Бэйла. Мое дыхание было таким громким, будто я задыхалась. Я держала ампулу, пока жидкость не исчезла во рту Бэйла. Потом осторожно приподняла его голову, откинула ее назад и слегка сжала горло.
Убедившись, что все содержимое прошло внутрь, я выпрямилась. Мои глаза блуждали по его лицу. Кожа Бэйла по-прежнему была восково-бледной. Он не выглядел так, будто снова сможет дышать, будто когда-нибудь сможет стать каким угодно, но только не мертвым…
Секунды проходили одна за другой. Огромная молния разорвала небо над нами, за ней последовал гром. Не хватало только звука, которого я так жаждала услышать.
Дыши, думала я. Дыши!
Ничего не происходило. Сколько бы я ни умоляла, он не двигался.
Было глупо поверить в это.
Я крепко обняла Бэйла и держала его так, как он всегда держал меня. В его руках мне всегда казалось, что никто не может причинить мне вреда.
Как ты мог? Эта смерть предназначалась мне, а не тебе. Ты украл у меня мою смерть.
– Ты упрямый, эгоистичный ублюдок, – выдавила я из себя, рыдая. Закрыла глаза и поняла, что никогда не смогу справиться с этим. Такую боль ничем нельзя облегчить.
Что-то коснулось моей руки. Легкое прикосновение, почти неуловимое. Как будто травинка щекочет запястье и…
Я вскочила и уставилась на Бэйла. Его глаза все еще были закрыты, он был смертельно бледен. Но его грудь… она двигалась. И его веки… они дрожали.
Я положила руку ему на грудь и почувствовала пусть слабую, но все-таки пульсацию.
– Бэйл? – выдохнула я.
Он моргнул. Затем посмотрел на меня и сказал низким, хриплым голосом:
– Это было не очень-то вежливо.
Я замерла:
– Что?
– Называть меня… ублюдком. Я подумал…
Он глубоко вздохнул, но правый уголок его рта дернулся вверх.
– Я думал, что мы уже прошли этот этап.
На глаза навернулись новые слезы, и я уже ничего не видела.