спокойно. Боль пронзила мое нёбо и достигла глазниц. Проведя языком по зубу, я ничего не почувствовала – ни горького привкуса гноя, ни мягкой плоти воспаления, ни дупла. Тщетно ощупывала пальцами полость рта в поисках воспаления или гнойника, прикасалась к коренному зубу, пытаясь найти скол треснувшей эмали, но ничего объясняющего причину такой жуткой боли не обнаружила.
Бабушка внимательно глядела на меня каждый раз, когда я закрывала глаза, стонала и прислонялась к стене или дверному косяку, не в силах сдержаться. Она молчала, но мои страдальческие мимика и жесты не ускользали от ее пристального взора. Я чувствовала ее взгляд на себе даже из-за закрытой двери, когда совала пальцы в рот, пытаясь разглядеть что-либо в зеркале ванной комнаты. Иногда мои пальцы проникали так глубоко в горло, что ощущалась мягкая плоть, и это вызывало отвращение и рвотные позывы. Я сдерживала их, как могла, и одновременно слышала, как старуха приближается к ванной, как ее голова трется о дверь, а дряблое морщинистое ухо прижимается к покрытому лаком дереву. О, как противно ее ухо из дряблой плоти, на мочку которого я не могла заставить себя взглянуть, потому что когда-нибудь и у меня будут такие же.
Нестерпимая боль усиливалась; казалось, голова моя полна стекла, полна ножниц. Я позвонила домой семейству Харабо и сообщила хозяйке, что заболела и не смогу сегодня присматривать за ребенком. Сеньора сказала: «Не беспокойся, выздоравливай», хотя по ее тону было ясно, что она уже обдумывает, сколько вычесть из моего заработка. У нас не было денег на дантиста, да и дантиста у нас в деревне нет, тут вообще ничего нет, кроме полуразрушенных домов и полумертвых жителей. Правда, в соседней деревне все это разваливается помедленнее, и там можно все-таки удалить зуб. Я купила в аптеке без рецепта самые сильные обезболивающие, но уже на следующий день пришлось удвоить рекомендованную дозу. Боль не исчезала, однако мне было безразлично, поскольку окружающее уплывало от меня – даже взгляды старухи, даже ее уши.
Когда слабость, вызванная лекарствами, на время покидала меня, я вставала с кровати и бродила из комнаты в комнату. Наш дом заволокло туманом. Иногда туман был такой густой, что я с трудом различала предметы на расстоянии вытянутой руки и натыкалась на них, и тогда боль на какое-то время растекалась из зуба по всему телу и перекочевывала в ступню, колено или бедро, где вскоре появлялся темный-претемный синяк. А иногда туман расступался передо мной, и в такие дни я могла видеть призраков, глядящих на меня из-за дверных косяков и с верхних ступеней лестницы. Никогда – ни прежде, ни после – я так много этих теней не видела, но бабка говорит, после войны их было еще больше. Что ж, в это я верю, но в разное другое – нет, она меня обзывает лгуньей, а сама помнит только то, что ей выгодно.
Старуха принялась ходить за мной по всему дому. Я вставала с постели – и она шла за мной по коридору, наблюдала, как я натыкаюсь на мебель, касаюсь стен руками и на ощупь спускаюсь по лестнице; видимо, ожидала, что я вот-вот упаду. Следила за мной днем и ночью, даже когда я спала. Стояла у изголовья моей кровати, караулила наподобие змеи или сколопендры, затаившейся среди скал.
Однажды ночью я вдруг проснулась. Вечером я приняла те же таблетки, что и в предыдущие дни, но приступ боли почему-то разбудил меня. Я увидела старуху, едва открыв глаза, и сразу ощутила ее холодные костлявые пальцы у себя во рту. Она склонилась надо мной, ощупывая мои десны, язык, зубную эмаль. Копалась у меня внутри обеими руками, всеми пальцами грубо, как мясник. Заметив, что я открыла глаза, выдернула пальцы, вытерла слюну о ночную рубашку, медленно подошла к своей кровати и улеглась. Мне захотелось вскочить, схватить ее за волосы, вытащить из постели и наорать на нее: «Что ты со мной сделала, злобная ведьма?», но вдруг у меня закружилась голова. Действие болеутоляющих вернулось, и все вокруг снова обмякло, я едва могла двигаться и даже держать глаза открытыми. Попыталась не заснуть, потому что очень не хотела, чтобы старуха опять копалась у меня во рту, но мне это не удалось.
Проснулась я нескоро, ближе к вечеру. Простыни прилипли к телу, волосы спутались и слиплись на лице. Я уже так привыкла к боли, что мне стало безразлично, есть она или нет, поэтому потребовалось несколько минут, чтобы убедиться: ее больше нет. И теперь я не чувствовала ничего такого, даже малейшего неудобства. Встала с кровати, открыла дверь спальни и тотчас же ощутила тошноту. Почувствовала, что меня вот-вот вырвет, хотя было нечем, ведь я несколько дней не могла заставить себя глотать похлебку из-за внезапно охвативших меня боязни и отвращения, усугубивших обычное отсутствие аппетита. В коридоре туман рассеялся, и лишь злоба и обида прилипли к стенам и полу, как струпья.
Я принялась искать старуху по всему дому. На кухне на огне стояла кастрюля, но бабушки не было; не было ее ни в одном из укрытий – сундук пуст, а шкаф полон банок с консервированными овощами, которые она, видимо, успела изготовить, пока я лежала без сил. Под кровать я заглядывать не стала, чтоб никого там не побеспокоить, но и там ее явно не было: оттуда выглядывали туфли с потертыми носками и стоптанными каблуками. Я открыла входную дверь и вышла во двор. Солнечный свет заставил меня закрыть глаза. Я уже сбилась со счета, сколько дней не выходила на улицу. Откинула спутанные волосы с лица и уселась на скамейку. От меня воняло потом и болезнью, я опять исхудала – кожа да кости.
Я ощупывала ребра, когда послышались шаги. В нескольких метрах от калитки внутреннего дворика, на грунтовой дорожке, ведущей к нашему дому, стояла девушка. На ней были джинсы с высокой талией и белая футболка с короткими рукавами, волосы у нее были темные и прямые, почти по пояс. Она выглядела подростком, ей было не больше семнадцати-восемнадцати лет. Она стояла далеко, так что я не смогла разглядеть ее лицо, но оно показалось мне знакомым. В этой чертовой деревне все друг друга знают, но девушка явно была не из этих мест или, по крайней мере, не из этих времен.
Она выглядела потерянной, будто забыла, куда шла. Незнакомка повернулась и сделала пару шагов, но снова остановилась и огляделась, не в силах принять решение. Казалось, она не просто заблудилась, а ищет что-то, чего никак не может найти,