в конце которого был еще один занавес. Ни коридора, ни двери, ни прихожей, все это было замаскировано таким образом, чтобы отгородиться от двух вещей, которые граф считал отвратительными, – сквозняк и шум.
С открытием этих занавесок большой салон открылся, как сцена на сцене театра. Это была великолепная комната, в соответствии с остальной частью помещения, богато, но не роскошно украшенная, и освещенная восковыми свечами, сияющими сквозь слабо окрашенные шары. В одном конце стоял рояль в белом, и дама играла и пела, в то время как другие стояли вокруг с чайными чашками в руках. Возле камина стоял стол, на котором стоял серебряный чайный сервиз, которым занималась графиня.
Леди Уиндворд все еще была в расцвете сил, несмотря на то, что лорду Лейчестеру было двадцать три года; она вышла замуж в восемнадцать и теперь была в положении матроны; достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять, откуда Лейчестер унаследовал свою странную красоту. Рядом с ней стоял высокий худощавый джентльмен с гордым, надменным, чисто выбритым лицом и седыми волосами, довольно длинными и зачесанными назад с белого высокого лба. Это был граф. Его темные пронзительные глаза были устремлены в землю, когда он стоял, слушая музыку, но он увидел, как вошел Лейчестер, и поднял голову, когда легкая хмурость пересекла его лицо. Леди Уиндворд заметила, что он нахмурился, и попыталась понять причину, но на ее лице не отразилось ни удивления, ни неудовольствия. Ее лицо всегда было спокойно и бесстрастно, как будто его владелец презирал слабости обычных смертных. Лейчестер на мгновение замер, осматривая сцену, затем пересек комнату и подошел к столу.
Леди Уиндворд подняла глаза со своей безмятежной, имперской улыбкой.
– Не хочешь ли чаю, Лейчестер?
– Спасибо, – сказал он.
Она протянула ему чашку, и, когда он взял ее, молодой человек вышел из группы за пианино и, смеясь, подошел к нему.
– Где ты был, Лейчестер? – спросил он, кладя руку на широкое плечо. Это был лорд Чарльз Гилфорд, самый близкий друг Лейчестера.
Между этими двумя существовала привязанность, которая была почти, скажем, более чем братской. Они были вместе в Итоне, где Лейчестер, великий, крепкий парень, сражался в битвах маленького хрупкого мальчика; они жили в одних и тех же комнатах в Оксфорде, были товарищами во всех диких выходках, которые сделали их пребывание в колледже печально известным, и они были неразлучны. Лейчестер вырос из высокого парня в крепкого мужчину; Лорд Чарльз или Чарли, как его звали, выполнил обещание своего хрупкого детства и превратился в хрупкого, худощавого светловолосого юношу с ленивой грацией, которая иногда сопутствует слабым и мягким по характеру женщинам.
Лейчестер с улыбкой повернулся к нему, и граф поднял глаза, чтобы услышать ответ; графиня занялась чайником, как будто не слушала так внимательно.
– Я пошел на галоп, Чарли, – сказал Лейчестер. – Вы, ребята, наполовину спали в курительной комнате, и я в сотый раз слушал рассказ Бартона об индейцах, и он шел довольно медленно; потом я вспомнил, что лошадь стояла в течение последних пяти недель, и подумал, что я прогуляю ее.
Граф нахмурился и отвернулся; лорд Чарльз рассмеялся.
– Хорошенькое поведение! – воскликнул он. – А мы тут повсюду охотились за тобой.
– Почему вы не зашли к нам в гостиную, лорд Лейчестер? – сказала красивая девушка, сидевшая рядом. – Мы бы не стали утомлять вас никакими индийскими историями.
– Но, видите ли, я мог бы наскучить вам, леди Констанс, – сказал он.
Девушка улыбнулась ему прямо в лицо.
– Возможно, вы бы так и сделали, – сказала она. – Вы более внимательны, чем я думала.
– Я никогда не осмеливаюсь войти в святилище для дам после обеда, пока не объявят о чае, – парировал он. – У меня есть идея, разделяемая моим полом в целом, что это небезопасно, короче говоря, вы слишком свирепы.
– И вы предпочитаете кататься по стране, пока мы не успокоимся. Мы сейчас спокойны или выглядим свирепо?
И она улыбнулась ему из-за своего веера.
Он сел рядом с ней и начал говорить о бесконечных пустяках, которые так легко слетали с его губ, о незначительной мелочи, которую его музыкальный голос и редкая улыбка, казалось, превращали в настоящую монету. Но пока он говорил, его мысли блуждали у темноволосой девушке, которая светила на него из своей зеленой и ароматной беседки в переулке, и он поймал себя на том, что представляет ее в маленькой комнате в коттедже на лугу, среди любопытного мусора мастерской старого художника; и постепенно его ответы становились бессвязными и несущественными.
Вскоре он встал и прошелся по комнате, останавливаясь, чтобы перекинуться парой слов то с одним, то с другим, его высокая, изящная фигура возвышалась над остальными мужчинами, его красивая голова задумчиво откинулась назад. Многие женщины провожали его восхищенными и задумчивыми взглядами, и немало из них приложили бы все свои чары, чтобы удержать его рядом с собой, если бы не знали по опыту, что, когда он был в своем теперешнем настроении, он был глух к голосу и улыбке очаровательницы, очаровавшей его некогда так мудро.
Глава 4
Графиня наблюдала за ним из-за своего столика и, подняв глаза на графа, пробормотала:
– Лейчестер сегодня в одном из своих беспокойных настроений.
– Да, – сказал он со вздохом. – Что это? Ты знаешь?
– Нет, – спокойно ответила она. – За ужином с ним все было в порядке.
– Почему он не может вести себя как другие люди? – печально спросил граф. – Ты можешь представить себе какого-нибудь другого мужчину, покидающего гостей своего отца и разъезжающего верхом по стране?
– Лейчестер никогда не был похож ни на кого другого, – сказала она не без оттенка гордости. – Он такой, какой он есть, и ничто не может его изменить.
Граф на мгновение замолчал, его длинные белые руки были сложены за спиной, темные глаза уставились в пол.
– Он рассказал тебе о своей последней выходке, о своем последнем безумном поступке? – спросил он тихим голосом.
– Да, – спокойно ответила она. – Он никогда ничего от меня не скрывал.
– Это почти двадцать тысяч фунтов. Даже Уиндвард должен чувствовать что это такое.
Графиня подняла голову.
– Я знаю, – сказала она, – он мне все рассказал. Это был вопрос чести. Я не совсем поняла, скачки – это развлечение, к которому я испытываю мало симпатии, хотя у нас всегда были скаковые лошади. Это был вопрос чести. Кто-то воспользовался его именем, чтобы поступить нечестно, и он забрал лошадь. Он не мог выбрать другого пути, сказал он.
Граф вздохнул.
– Без сомнения. Но это безумная глупость, и ей нет конца,