мы прибыли туда из Москвы. Этому человеку сказали привезти нас, когда мы сами того пожелаем, и выдали деньги на оплату гостиничного счета. Поручение ему дали прежде всего потому, что он притворился, будто говорит по-английски. Каждый день он телеграфировал на рудник, что мы делаем покупки и пока не хотим выезжать. А тем временем тратил деньги, выданные для оплаты наших счетов за гостиницу, на себя и хорошо провел время за наш счет.
В 1937 году, примерно в то время, когда я готовился навсегда уехать из России, советские газеты сообщили об аресте Белы Куна и многих его венгерских последователей-коммунистов. Если они все были такими, как тот человек, я удивлен, что этого не случилось с ними раньше. Но многие русские довольно простодушны, и иностранцы могли бы легко их обмануть, если бы только захотели.
В то время были в России и другие иностранцы, такие же хитроумные, как тот венгр. Они и помогли разрушить природное дружелюбие русских по отношению к зарубежным гражданам.
Этот досадный опыт помог по достоинству оценить радушный прием, оказанный нам, когда мы прибыли на рудник. Железнодорожный путь от Свердловска на юг проходит по живописной местности; весна в Западной Сибири так же желанна и красива, как на Аляске. Полевые цветы во множестве росли в степи, богато изукрашенным ковром расстилаясь по ровной земле.
Люди на руднике были дружелюбными и доброжелательными. Нас провели в огромный семнадцатикомнатный окруженный парком бревенчатый дом, который построили для управляющего французской горнодобывающей концессией до войны, где были все удобства, какие мы только могли пожелать. Нам сказали, что весь дом в нашем распоряжении, хотя у нас не было возможности обставить, отапливать, а значит, и использовать больше пяти комнат. Там была также большая застекленная солнечная веранда, выходящая в некогда обширный сад.
Природное гостеприимство русских в то время не было еще отравлено шпиономанией и организованными кампаниями, направленными на возбуждение подозрений против всех иностранцев. Мы едва успели осмотреться в нашем новом доме, как подъехали конные экипажи и нас отвезли в просторный дом управляющего рудником, который организовал для нас роскошный ужин в русском стиле, на который пригласил большинство инженеров с семьями для встречи с нами. Это было только началом целой серии званых обедов, которые продолжались более недели. Большинство этих замечательных людей не владели иностранными языками, и у наших переводчиков было много работы; моя жена нашла себе собственную переводчицу в Свердловске, которая также должна была помогать ей по хозяйству. Но кругом царило такое единодушие, что не так уж и требовалось знание языков.
Жизнь в Кочкаре летом 1928 года мало отличалась от той, которую мы вели на Аляске. Зато она здорово отличалась от того существования, которое вели в российской глубинке десятью годами позднее. Мои маленькие дочери подружились с русскими детьми и вскоре немного освоили русский язык; мы с женой начали учить русский в свободное время. У нас находилось много поводов говорить по-русски, поскольку мы были единственными иностранцами в Кочкаре и не встретили ни одного иностранца на протяжении еще полутора лет. Но люди были настолько дружелюбны, а жизнь – так приятна, что мы наслаждались ею.
Мне выделили экипаж, чтобы ездить на рудник и обратно домой; возница, который управлял экипажем, – высокое нескладное существо, щеголял в пальто, которое, вероятно, когда-то принадлежало кучеру какого-нибудь русского аристократа. Лошадь была еще более неуклюжей, чем возница, но тем не менее носила впечатляющую кличку Интеллигенция. В то время коммунисты подвергали критике класс интеллектуалов в России за предполагаемый саботаж большевистской системы. Мой возница, будучи убежденным сторонником коммунистов, назвал лошадь Интеллигенция, чтобы выместить на несчастном животном неприязнь ко всему просвещенному сословию. Он выкрикивал хриплым голосом «Интеллигенция» со всей возможной неприязнью; затем опускался кнут на спину этого символа предполагаемого класса-предателя.
Я принял как должное, что это странное существо – мужчина, и прошло некоторое время, прежде чем, к своему удивлению, обнаружил, что мой возница – женщина, причем молодая.
У руководящих работников в Кочкаре было даже больше прислуги, чем у того же класса в других странах. Это было необходимо из-за примитивных методов ведения домашнего хозяйства. Нашей первой домработницей была краснощекая крестьянская девушка, очень хорошенькая и добродушная. Однажды, вскоре после нашего приезда, она объявила моей жене, что выходит замуж. Жена проявила естественный интерес и спросила, давно ли та знает жениха.
– О, я его совсем не знаю, – ответила девушка. – Видела только один раз.
Жена удивилась и спросила, как это вышло. Девушка объяснила, что молодой шахтер встретил ее по пути на рынок, куда она ходила каждый день за продуктами для нас, и спросил, откуда она родом. В следующее воскресенье он отправился в ту деревню, разыскал ее отца и попросил разрешения жениться на его дочери. Все решилось без участия девушки.
– И тебе это нравится?! – воскликнула моя жена.
– О, все в порядке, – деловито ответила девушка. – Отец велел мне выйти за него, а парень, кажется, хороший.
Феминизм в Советской России не был развит среди простых людей, хотя с момента революции прошло одиннадцать лет. Должен сказать, брак действительно оказался довольно удачным.
В наш первый год в России жизнь текла медленно. Кочкарский рудник не работал по воскресеньям, все отдыхали, идея непрерывного производства нигде не прижилась. В окрестных степях можно было вдоволь поохотиться на уток – мое любимое занятие на Аляске. Я нашел среди русских знакомых несколько человек, которые не меньше меня любили охотиться, и мы составили дружную компанию. А когда погода была особенно хорошей, устраивали семейные пикники в лесу или на берегу реки.
Страна, люди и жизнь нас вполне устраивали. Мы не платили за квартиру, а еда была обильной и дешевой. Яйца стоили рубль за сотню, то есть полцента за штуку. Другие цены были сопоставимые. Крестьяне привозили свою продукцию на большой рынок и торговали с телег или раскладывали свои овощи, фрукты, мясо, яйца и сыр на земле и проводили день в общении, пока распродавали продукты.
Работа поглощала каждую частичку моей энергии. Серебровский направил меня в Кочкар, потому что это был первый советский золотодобывающий рудник, который должен был получить современное оборудование. Он планировал после того, как я восстановлю эти шахты, использовать их в качестве полигона для обучения в золотодобывающей промышленности. Когда я приехал, производство как раз запускалось. Некоторые из этих шахт разрабатывались в течение ста пятидесяти лет, и в одном месте еще сохранились следы от старинного устройства, где дробили золотую руду с помощью конной тяги. Раньше рудники разрабатывали три группы: русские,