медная шумовка для масла, обломки бамбуковой пароварки, маленькие баночки с бадьяном и другими травами; тяжелый секач, завернутый в ворох бумажных салфеток, погнутый и зазубренный. В хосписе не было кухни, да и мама была не в той форме, чтобы готовить, но именно эти вещи она взяла с собой.
На дне одной из коробок лежал пластиковый пакетик с чем-то похожим на кусочки золотистой смолы. Я открыла его. Продолговатые треугольнички отливали золотом. Может быть, это сушеные моллюски, морские ушки, которые можно встретить в азиатских магазинах?
— Как думаешь, что это такое? — спросила я.
Джейн поднесла пакетик к свету. Вынула один кусочек, понюхала.
— Это акула! Акульи плавники! — заявила она и понюхала еще раз, будто хотела точно убедиться. — Для супа из акульих плавников, — добавила она и передала мне плавник.
— Да откуда ты знаешь? — спросила я, поднося к носу сухой ошметок. Он был затхлым, но слегка отдавал запахом океанской соли.
— Давай приготовим суп из акульих плавников! — восторженно заверещала Джейн, пропустив мой вопрос мимо ушей. — В ресторанах его теперь не подают, типа из-за прав животных. Я читала, что у акул отрезают плавники, а их самих выбрасывают обратно в воду.
— И что тогда случается с акулами? — спросила я и снова понюхала плавник.
— Они умирают, конечно. Медленной, мучительной смертью. Потому этот суп и запретили. Но! Именно поэтому мы ни в коем случае не должны их выбрасывать.
— Да, но суп из акульих плавников — это так старомодно. Это же еда для торжественных банкетов, — возразила я, пытаясь вспомнить, готовила ли мама когда-нибудь такой суп. Почти наверняка нет. Может быть, она хранила плавники для какого-то совсем особенного случая?
Джейн улыбнулась.
— Ну так устроим старомодную вечеринку. Да! — ее прямо-таки распирал восторг от собственной идеи. — Упадническую вечеринку в стиле восьмидесятых. Коктейльные платья в облипку, золотые украшения. Суп из акульих плавников будет гвоздем программы. Три блюда. На закуску — что-нибудь совсем из прошлого, типа слоек с лососем…
Мы с Джейн — неорганизованные, вечно одержимые грандиозными, несбыточными идеями — никогда не могли ничего спланировать, поэтому вечеринка состоялась только через пару недель. Тем временем мои товарищи по колледжу постепенно нашли себе стажировку или какую-нибудь работу начального уровня. Собрания в уличных кафе продолжались до тех пор, пока нас не стало слишком мало, чтобы поддерживать атмосферу праздника. Когда наступал час пик и люди вокруг нас снова заполоняли улицы, мы брались за стаканы, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Кто-то вставал — ему завтра с утра надо сплавляться по Гованусу. Еще кто-то убегал на мастер-класс по изготовлению оберегов. Никто ни о чем не спрашивал.
Я перестала убивать время в их компании и стала делать это в одиночестве. Я гуляла. У меня был определенный распорядок дня. Я рано вставала, делала гимнастику, съедала миску гранолы с молоком. Чистила зубы. Умывала лицо мылом Neutrogena. Брила ноги. Брила подмышки. Чтобы побрить лобок, я залезала в ванну, раскорячившись, как борец сумо перед поединком. Как чемпион мира по сумо. На дно ванны я клала зеркальце — я люблю делать все тщательно. Моя кожа в жару легко раздражалась. Потом я становилась под обжигающе горячий душ и смотрела, как волосы уплывают в сливное отверстие. Надевала мамино платье из восьмидесятых. Брала маленькую сумку с ремешком, в которую влезали только кошелек, бальзам для губ и камера Canon ELPH.
Свежевыбритая, свежеумытая, свежеодетая, я выходила на улицу. Утренний воздух холодил кожу, раскрасневшуюся от горячего душа. Я пахла мылом и яблочным шампунем, запах которого был одновременно фруктовым и каким-то лекарственным. Я закрывала тяжелую дверь и шла гулять, проходя по знакомым местам: мимо магазина старой книги, на витрине которого выставлены фолианты по архитектуре, мимо стены с граффити, мимо дешевой пиццерии, мимо закусочной, где на одних и тех же местах сидели одни и те же люди, помешивая кофе маленькими ложечками. Потом я выходила за пределы Нижнего Ист-Сайда и шла в сторону Сохо или Юнион-сквера.
Вставало солнце. Повышалась влажность. Теплело, и мое дыхание становилось ровным. Мои плечи загорели, как у атлета. Ноги стерлись до волдырей. Днем тротуар нагревался так, что над ним стояло марево — как будто смотришь на мир сквозь толстое стекло. В поисках прохлады я забегала в вестибюли гостиниц, музеи или универмаги, как пловец, бултыхнувшийся в воду, проскальзывала мимо швейцаров, продавщиц, вахтеров, экскурсоводов, охранников и выныривала обратно.
Время от времени я делала снимки. Я снимала самые обычные вещи: мусорные бачки, зевающих швейцаров, граффити на вагонах метро, дурацкую рекламу, стаи голубей в небе — короче говоря, клише. Сначала я при этом чувствовала себя глуповато — так что, доставая фотоаппарат, подолгу рылась в сумке, будто в поисках губной помады или пудреницы. Но потом я стала носить свой Canon открыто, повесив его на руку за ремешок. Пусть люди думают, что я туристка — это выглядит не так странно.
Зачастую к обеду я оказывалась в Чайна-тауне. А именно в его фуцзяньской части, отделенной улицей Бауэри от туристической кантонской части. Здесь было дешевле, меньше лоска. За два доллара тут можно было получить тарелку пельменей, политых рисовым уксусом, с нарезанным имбирем на хрупкой, прогибающейся пластиковой тарелочке. Когда я понимала, что ноги меня уже не держат, я съедала пельмени со свининой и капустой в забегаловке под Манхэттенским мостом, а потом сидела в его тени и пила холодный чай с молоком по-гонконгски. Мост над моей головой гудел и дрожал под тяжестью машин. В воздухе стоял густой запах выхлопных газов и жареной еды. Пожилые женщины и горбатые старики в белых майках поедали цыплячьи сердца на палочках, обмахиваясь пальмовыми ветвями.
По вечерам, когда люди возвращались домой, я заглядывала в их окна и воображала себе их жизни. Их настольные лампы, комнатные растения в кадках, их трехцветных кошек, лежащих на подушечках. Я могла заниматься этим бесконечно: бродить по улицам, заглядывать в чужие окна и воображать себя на месте других людей. Любопытная Варвара — мое второе имя.
Вернувшись домой, я просматривала снимки на камере и постила удачные в свой блог, «Нью-Йоркский призрак». Это я была призраком. Привидением, которому некуда идти и нечего делать, которое бесцельно шатается по городу. Ветер мог подхватить меня и унести в Джерси или Огайо, или даже обратно в Солт-Лейк-Сити. Мне казалось правильным вести анонимный блог. А может быть, я просто не была уверена в художественной ценности своих фотографий. Но мне нравилось следовать установленному порядку — во всяком случае, я не могла этого не делать.
Я продолжала планомерно