Читать интересную книгу Стихи - Владимир Набоков

«Зовешь, — а в деревце гранатовом совенок…»

Зовешь, — а в деревце гранатовом совенок         полаивает, как щенок.В вечерней вышине так одинок и звонок         луны изогнутый клинок.

Зовешь, — и плещет ключ вечернею лазурью.         Как голос твой, вода свежа,и в глиняный кувшин, лоснящийся глазурью,         луна вонзается дрожа.

26. 7. 23.

«Как бледная заря, мой стих негромок…»

Как бледная заря, мой стих негромок,    и кратко звуковое бытие,и вряд ли мой разборчивый потомок    припомнит птичье прозвище мое.

Что ж делать, муза, жизнь моя. Мы будем    в подстрочном примечанье скромно жить…Не прозвенеть, не высказать мне людям,    что надо Божьей тенью дорожить.

Что Божья тень волнистая сквозь наши    завесы разноцветные видна;что день и ночь — две дорогие чаши    живой воды и звездного вина.

Не прозвенеть, не высказать — и скоро    мою забудут бледную зарю,и первая забудет та, которой    последние лучи я подарю.

И все же, муза, счастлив я… Ты нежность,    ты — тишина; с тобой нельзя грустить;ты в пенье дней житейскую мятежность,    как лишний слог, не можешь допустить.

31. 8. 23.

«Ночь свищет, и в пожары млечные…»

Ночь свищет, и в пожары млечные,в невероятные края,проваливаясь в бездны вечные,идет по звездам мысль моя,как по волнам во тьме неистовой,где манит Господа рукарастрепанного, серебристого,скользящего ученика…

2. 9. 23.

«Я помню в плюшевой оправе…»

Я помню в плюшевой оправедагерротипную мечтуи очи в северной дубраве,и губы в громовом порту.

Но ты… Прямой и тонкой тенью,как бы ступая по стеклу,внимая призрачному пенью,вникая пристально во мглу,

— во мглу, где под железным кленомя ждал, где, завернув с угла,сквозные янтари со стономтекли в сырые зеркала —

безгласно в эту мглу вошла ты,и все, что скучно стыло встарь,все сказкой стало: клен зубчатый,геометрический фонарь…

Ты… Платье черное мне снится,во взгляде сдержанный огонь,мне тихо на рукав ложитсяпродолговатая ладонь.

И вдруг, улыбкою нежданнойблеснув, указываешь мне:клин теневой, провал обманныйна бледной, на косой стене.

Да, правда: город угловатыйиграет жизнью колдовскойс тех пор, как в улицу вошла тысвоей стеклянною стопой.

И в этом мире небываломтеней и света мы одни.Вчера нам снились за каналомвенецианские огни.

И Гофман из зеркальной дверивдруг вышел и в плаще прошел,а под скамьею в темном скверея веер костяной нашел.

И непонятный выступ медныйгорит сквозь дальнее стекло,а на стене, косой и бледной —откуда? — черное крыло.

Гадая, все ты отмечаешь,все игры вырезов ночных,заговорю ли — отвечаешь,как бы доканчивая стих.

Таинственно скользя по гласным,ты шепчешь, замираешь ты,и на лице твоем неясномловлю я тень моей мечты.

А там над улицею сонной,черты земные затая,стеною странно освещеннойстоит за мною жизнь моя

Берлин, 25. 9. 23.

«Санкт-Петербург — узорный иней…»

Санкт-Петербург — узорный иней,ex libris беса, может быть,но дивный… Ты уплыл, и нынемне не понять и не забыть.

Мой Пушкин бледной ночью, летом,сей отблеск объяснял своейОлениной, а в пенье этомсквозная тень грядущих дней.

И ныне: лепет любопытных,прах, нагота, крысиный шуркв книгохранилищах гранитных;и ты уплыл, Санкт-Петербург.

И долетая сквозь туманыс воздушных площадей твоих,меня печалит музы пьянойскуластый и осипший стих.

Берлин, 25. 9. 23.

ГРОЗА

Стоишь ли, смотришь ли с балкона,деревья ветер гнет, и самшалеет от игры, от звонас размаху хлопающих рам.

Клубятся дымы дождевыепо заблиставшей мостовойи над промокшею впервыезелено-яблочной листвой.

От плеска слепну: ливень, снег ли,не знаю. Громовой удар,как будто в огненные кегличугунный прокатился шар.

Уходят боги, громыхая,стихает горняя игра,и вот вся улица пустая —лист озаренный серебра.

И с неба липою пахнулоиз первой ямки голубой,и влажно в памяти скользнуло,как мы бежали раз с тобой:

твой лепет, завитки сырые,лучи смеющихся ресниц.Наш зонтик, капли золотыена кончиках раскрытых спиц…

1923 г.

АВТОБУС

Расшатывая сумрак бурыйогнями, жестяным горбом,на шинах из слоновой шкурыгремящий прокатился дом.

И вслед качнувшейся громаде,как бы подхвачен темнотой,я кинулся и вспрыгнул сзади,и взмыл по лестнице витой.

И там, придерживая шляпу,в свистящей сырости ночнойя видел: выбросила лапуи скрылась ветка надо мной.

И вспомнил: допотопный ужас,бег, топот, выгибы клыков…Пускай в гранатовые лужистекают стекла кабаков,

— пожарище тысячелетий,душа дремучая моя,отдай же мне огонь и ветер,грома иного бытия!

Когда я легкий, низколобыйна ветке повисал одиннад обезумевшею злобойбегущих мамонтовых спин.

5. 10. 23.

БАРС

Пожаром яростного крапамаячу в травяной глуши,где дышит след и росный запахтвоей промчавшейся души.

И в нестерпимые пределы,то близко, то вдали звеня,летит твой смех обезумелыйи мучит, и пьянит меня.

Луна пылает молодая,мед каплет на мой жаркий мех;бьет, скатывается, рыдая,твой задыхающийся смех.

И в липком сумраке зеленомпожаром гибким и слепымкружусь я, опьяненный звоном,полетом, запахом твоим…

Но не уйдешь ты! В полнолуньев тиши настигну у ручья,сомну тебя, мое безумьесеребряное, лань моя.

1923 г.

«Милая, нежная — этих старинных…»

Милая, нежная — этих старинных,песенных слов не боюсь, и пою…О, наклоняйся из сумерек длинных    в светлую бездну мою!

Я подарю тебе солнечной мастирьяных коней, колесницу в цветах,ибо сейчас я не пристальный мастер,    я — изумленье и взмах.

Милая, нежная, я не ошибся,часто мне женские снились черты.Все они были из ломкого гипса,    золото легкое — ты.

Это, пойми, не стихи, а дыханье,мреющий венчик над страстью моей,переходящий в одно колыханье    неизмеримых зыбей.

17. 10. 23.

«Из мира уползли — и ноют на луне…»

Из мира уползли — и ноют на луне    шарманщики воспоминаний…Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне:    я только пасмурный изгнанник.

Полжизни — тут, в столе; шуршит она в руках;    тетради трогаю, хрустящийклин веера, стихи — души певучий прах, —    и грудью задвигаю ящик…

И вот уходит все, и я — в тенях ночных,    и прошлое горит неяро,как в черепе сквозном, в провалах костяных    зажженный восковой огарок…

И ланнеровский вальс не может заглушить…    Откуда?.. Уходи… Не надо…Как были хороши… Мне лепестков не сшить,    а тлен цветочный сладок, сладок…

Не говори со мной в такие вечера,    в часы томленья и тумана,когда мне чудится невнятная игра    ушедших на луну шарманок…

Ноябрь 1923 г.

«Я Индией невидимой владею…»