— В Освенциме не бывает друзей! — заметил Мирка
— В Освенциме? Ну, это смотря какой человек ты, Мирка. Ладно, ну а враги? Таковые есть?
— Да. Это немцы!
— Немцы — культурная нация, Мирка. Враги — фашисты! Их, кстати, на пять человек стало меньше! Так ведь? Вот так! Лихой ты на руку, Мирка!
Викентий Стасович покачал головой. Но он писал документ: начиналась работа по возвращению Мирки. Можно было смотреть в окно, и видеть свою деревеньку; пруд и свой дом; своих близких, — все, что в тринадцать лет забрала у война…
Замечтался, не обратил он внимания, что Викент написал уже все. Отложив ручку, он терпеливо смотрел на Мирку. Мирка спохватился…
— Помогать нам будешь? — спросил Викент.
— Как? — теряясь с чего-то, неуверенно выдохнул Мирка…
— Работать, — сказал Викент.
Не «Арбайтен!», — по-русски сказал, а оттенок почудился тот же. Как будто не наш человек, а комендант Освенцима.
И Викент, может быть, это понял: на Мирке была та же одежда узника.
— Ладно, иди, — сказал он.
— Предлагал он тебе что-то, да, Мир? — спросил старшина
— Ну, да…
— А у тебя просто выхода нет! Пойми, лучше так. А теперь, — тем более…
Не поняв: почему «Лучше так, а теперь — тем более»; и не поняв по сути, что предлагал Викент, Мирка пошел вместе со старшиной.
— Соглашайся, — еще раз сказал старшина. — И, давай-ка сейчас, к себе и дождись меня.
— Возьми, — пришел он не с пустыми руками, — положи это здесь, и дуй на санпропускник. Отмойся! Потом поменяешь постель.
И развернул в руках форму: гимнастерку и брюки солдата советской армии. Голос заклинило где-то у Мирки в груди! Он восторженно, молча, выдохнул, и побежал смывать грязь Освенцима.
ВРАГА КРУШИТЬ ХОЧЕШЬ, МИРКА?
Санпропускник был армейским банно-помывочным пунктом. Больше трех лет вода была хуже врага для Мирки. Лишь из брандспойтов, как лед холодной, катилась она по телу, а тут!... Вода была ласковой, теплой, ей наслаждался Мирка. «Становлюсь человеком!» — подумал он. Смыв грязь Освенцима, становился он сыном Родины, в форме ее защитника и освободителя. День казался светлее светлого, начиналась жизнь! «Родина! — кричал он про себя, — Ты меня слышишь? Ты нашла сына!».
А грудь водой половодья полнил порыв, как можно скорее идти со своими, крушить врага! Настолько он чист был, настолько силен, порыв, что с легкой душой Мирка без приглашения, сам, пошел к Викентию Стасовичу.
Волнуясь, он постучал, и, заглянув, увидел, что тот не один.
— Выйди пока, — сказал он, — я с этим, — кивнул он на Мирку, — потолковать хочу…
Поднялся и вышел из кабинета сотрудник.
— Ну, — спросил Викентий Стасович, — Мирка, в чем дело?
Мирка остановился посередине. Несвободу какую-то, неуют щемящий, ощутил он перед Викентием Стасовичем… Не понял тот Миркиного горения.
— Викентий Стасович, а когда я смогу попасть на фронт?
Тот не удивился. И тогда он не удивлялся, когда принес котелок кагора Мирка, и убивал пленных немцев...
— Врага крушить хочешь? — полюбопытствовал он.
— Да, хочу, как все…
— Как все… Интересно сказал ты, похвально. А, мой Мирка, ты не будь как все! «Как все» — это почти «как никто»! А враг он, Мирка, не только там, — показал офицер на запад, — тому врагу конец скоро! Раньше, мой друг, надо было думать!
«Раньше? А как?! — изумился Мирка.
— Простой это враг. И его, как ты сам понимаешь, песенка спета! Внешний враг. А враг самый опасный, Мирка, — это внутренний враг! Не понимаешь? И не поймешь, не подумав. Это понять тебе, Мирка, придется! Мы из «Смерша», друг мой. Ты знаешь, что это такое? «Смерш» — это смерть шпионам. Мы, друг мой, — войска НКВД. И главный враг наш не там. Там! — махнул он ладонью через погон, на восток. «Японцы?» — подумал Мирка. Он старался понять и офицер видел это.
— Ладно, — сказал он, — иди. Поговорим еще. Ну а сейчас, иди...
Потускнел выйдя на солнце, Мирка: погон, на плечах его формы, не было… У всех они были, а у него — нет...
Следующий день он ждал так же, как взрослые ждут войны. Старшие смутно и молчаливо предчувствовали войну, — вспоминал предвоенное время Мирка. Те, кому есть что терять, есть за что терпеть муки душевные — предчувствуют войны и беды. А дети не замечали переживаний. Это Мирка теперь понимал, впервые в жизни, в конце войны…
***
Григорий Михайлович вызвал Мирку к начальнику. Не раннее утро было, была еще ночь. Мирка только заснул. Знал, начальник, когда вызывать…
Викентий Стасович пил крепкий чай. Он тут же подвинул кружку, велел:
— Садись! — голос был дружелюбный.
Мирке очень хотел верить этому человеку, как освободителю, как победителю в этой войне…
— Нравится? — поинтересовался Викентий Стасович, наблюдая, как Мирка пьет чай, которого несколько лет не видел, и вкус забыл.
— Очень! — ответил Мирка.
— Вот что, — сказал Викент, дружелюбно щурясь, — тебе уже не привыкать. Пойдешь в камеру. Но, — он поднял вверх указательный палец, — ты не гони волну! На сутки пойдешь, и вернешься благополучно, понял? На сутки. Ты вчера, что прилетал ко мне, а? Ты же с врагами бороться хочешь: или я тебя не понимаю? Не понимаю, а? — повысил он голос.
— Нет, понимаете...
— Так вот, считай боевой задачей! И будь внимателен: посиди и послушай, о чем говорят. А после расскажешь мне. Понятно?
Как свинцом наливалась, — чувствовал Мирка, его голова, — опускалась ношей нелегкой, к груди. Как было ему не понять?
— Сидят там такие, как ты: кто в плену был, а мне фильтровать их. Ты понял задачу?
— Да, — поднял Мирка голову, — понял…
— Я на тебя очень сильно надеюсь, Мирка. Поэтому, лучше без шуток! Скажешь им, что ты свой, что в плен добровольно сдался под Сталинградом, в сорок втором…
— Я не сдавался!
— А скажешь, что сдался! Тебе, — через стол протянул он руку и взял за рукав, — что, не нравится? Ну, а что не нравится?
— Что Вы говорите: сдавался.
— А кто это знает?
— Вы.
— Я? — Викент удивился, — Я знаю четко только одно — ты убил немцев, которые сдались в плен, сложили оружие и были под юрисдикцией справедливых советских и международных законов. А ты их убил! Да на нас сейчас смотрит весь мир, ты понимаешь, какой ты ущерб нам громадный нанес?!
Реальность оглохла, застыла нелепо и покривилась как через туман, на отдаленном киноэкране. Застывшая ленка плавится и может вспыхнуть в фокусе проекционной лампы. Хлеще молота, от которого отлетали немцы, которых убивал Мирка, били слова Викента.
Мирка скорее бы задохнулся, чем мог найти слово, которым назвать, то, что творит Викентий Стасович. Мирка не ожидал.
— Ми-ир! — через стол потрепал по щеке Викентий Стасович, — Что, заснул? Или плохо тебе?
Мирка отпрянул:
— Нет.
— Так вот же, друг мой, под суд пойти хочешь? А должен, как совершивший воинское преступление! Или не понимаешь? — как из-под земли слышал Мирка.
— Вы же…
— Да я знаю, что я, и кто я! — посмеялся Викентий Стасович и закурил. — Или ты, негодяй! — через стол потянул он меня, за грудки, на себя. — Хочешь сказать: это я приказ дал тебе совершить преступление?
Он же все понимал, что творится в душе у Мирки.
— Михалыч! — крикнул Викент в коридор, — Зайди сюда, быстро! А, ну-ка, — спросил он Михалыча строго, — скажи-ка, стрелял Выхованец в плененных немцев?
— Стрелял. Все видели.
— А кто приказал, не знаешь?
Неловко, глядя прямо перед собой, Михалыч тихо ответил:
— Нет.
— Но стрелял?
— Стрелял.
— Иди! — отмахнулся Викент. К губам его снова вернулась усмешка, — Приказ может, письменный мой, имеется, а? — уточнил он. — Имеется, а? Давай, Мирка!
Мирка смотрел на него тем же взглядом, как на немецкого офицера, который убил Игоря Мироновича.
— Давай мой приказ! Или чей-то, другой. Что такое: нет? Ах, его нет! Тогда отвечай по закону — под трибунал!
Викент распахнул окно:
— Отдышись, — сказал он. И с удовольствием, долго выкуривал у окна папиросу.
— А не хочешь ты под трибунал? Понимаю, — вернулся он на рабочее место, — Но ты же, друг мой, Мирка, — возобновил он спокойный и дружелюбный тон, — ты же сам говорил мне, что хочешь уничтожать врагов. Про вклад свой в победу…
— Да, говорил.
— Вот и давай! Держись нас. Меня держись, я начальник. А так: загремишь ты под трибунал, да на всю катушку! Коней отдал немцам, сам сдался, и тут бойню кровавую учинил… Они, хоть и немцы, но ведь — военнопленные!
В тяжком молчании возражал ему Мирка: до последней кровинки в жилах, всей сутью своей возражал! Он все видел и сам был похож на карпика, беспомощно и бесполезно ловящего воздух беззвучным ртом. Карпика, которых когда-то ловил в пруду.
— А вечером мы заберем тебя, пойдешь спать. В кровать с простынями. У тебя ж теперь есть жилье? Ты все понял?