К этому моменту вокруг нас с Илюхой уже собралась целая толпа народу, которые, кто с интересом, кто с недоверием, слушали моё трагическое повествование.
Закончилось всё тем, что я, окончательно завравшись, сказал, что в результате той неравной схватки я тоже сильно пострадал. У меня началось заражение крови с последующей гангреной, и врачам пришлось ампутировать мне правую ногу.
Все дружно уставились на мою правую ногу, которую я предусмотрительно выставил в проход.
— Это протез. — спокойно объяснил я, обводя взглядом пару десятков оттопыренных ушей, — Увы, но всего лишь хорошо выполненный протез.
Обеими руками придерживая бедро, я с грохотом взгромоздил правую ногу на парту и заголил её почти до колена:
— Вот…. можете потрогать…
Ребята и девочки, в большинстве своём боязливо уставились на ногу. Лишь Петрова набралась смелости и потыкала в неё пальчиком.
— Тёплая… — неуверенно сообщила она остальным.
— Я же говорю, отличный протез! Мама в Вильнюсе заказывала. Почти неотличим от настоящей ноги! Не плачь, Катюша, — грустно добавил я, заметив, что глаза Кати Миловановой налились слезами. — Нога, это невысокая плата за честь и здоровье хорошей девочки.
И, обращаясь к Илюхе, завершил свою повесть:
— Вот так мы с Наташей и познакомились.
Здесь Надюшка Колокольцева уже не выдержала и лопнула от смеха. Она давно уже вернулась из коридора и, заметив, что нашу с Ильюхой парту обступили одноклассники, ловко протиснулась в первые ряды и сейчас стояла напротив меня с улыбкой до ушей. Она заорала, давясь от смеха:
— Катька, не реви! Этот сказочник опять всё наврал! Вы уши развесили, а он по ним на мягких лапах скачет! Наташка моя старшая сестра, и он с ней уже шесть лет знаком. И нога у него ещё вчера вечером на месте была, никто её не отрезал!
— Протез — это в фигуральном смысле, — запротестовал я.
— Слышь ты, сказочник, в глаз хочешь? В прямом смысле! — угрожающе надвинулся на меня Илюха.
— Вы грубые, нечуткие люди, не понимающие аллегорий! Не буду больше ничего вам рассказывать! — с этими словами я вывалился в проход.
***
Домой я тащился в отвратительном настроении. В моём дневнике появилась короткая и грозная запись: «Сорвал урок!». Я шёл и жаловался… Нет, не так! Я шёл и стенал о жестокости и несправедливости этого мира! В самом деле, я что ли виноват, что молодая училка биологии в течение четверти часа не могла успокоить класс?
Ребята — кто прикрываясь ладошкой смеялся, кто шушукался с соседом, обсуждая рассказанную историю, а бунтарь-одиночка Мишка Смирнов кипел и призывал всех к мести. Когда он, не сдержав эмоций, на весь класс прошептал:
— Надо подвергнуть его этому… как его?… «абстракизму»! Бойкот объявить гаду! — я не выдержал и заржал в полный голос.
Меня, натурально, выставили за дверь, предварительно украсив дневник красными чернилами и велели ждать возле учительской. А спрашивается, за что?! Вместе со мною над Мишкой хохотала половина класса, а другая половина — те кто не понял над чем мы хохочем, недоумённо вертела головами.
Светлана Петровна лично завела меня в учительскую, в которой после окончания первой смены собрались все учителя, и нажаловалась нашему завучу. Мария Прохоровна посмотрела на меня поверх сильных очков и велела объясниться.
Она тётка не злая. Поговаривают даже, что она справедливая. Наверно, поэтому я сделал попытку оправдаться, заявив, что это выше человеческих сил оставаться серьёзным, когда слышишь призыв подвергнуть тебя «абстракизму»!
Часть учителей в учительской сдержанно рассмеялись, все прочие навострили уши, предвкушая какое-то развлечение. Мария Прохоровна тоже улыбнулась, сняла очки и потребовала подробностей. Воодушевленный тем, что, кажется, меня никто особо не осуждает, я выдал им полную историю. Ну просто для того, чтобы они лучше понимали, почему я не смог сдержать смех.
Когда я, сидя на стуле, заголил ногу, смеялись уже все поголовно. Некоторые даже вытирали слёзы. Николай Степанович, наш учитель физкультуры, улыбаясь сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Зачем такому гиря в портфеле? Я слышал, он записался в секцию самбо. Что, чемпионом хочешь стать? — последний вопрос был обращён ко мне.
На меня смотрели несколько пар улыбающихся глаз, но я ответил совершенно серьёзно:
— Нет, просто хочу научиться преодолевать свой страх. Я однажды представил себе, что рядом со мной двое гадов затаскивают в подвал девочку, а у меня от страха ноги отнимаются, и я не знаю, что с этим делать… Просто хочу знать, что делать со своим страхом и всё. Хотя, конечно, чемпионом стать было бы здорово!
В учительской тут же стало тихо. Улыбки на лицах погасли. Все смотрели на моё красное от смущения лицо и, наверно, каждый вспомнил тот прошлогодний случай с изнасилованной и убитой девочкой, труп которой нашли на куче мусора в подвале обычного жилого дома.
Тишину нарушил наш трудовик. Он сидел за своим столом и, держа в левой, трехпалой руке какую-то сложную шестерёнку, протирал её ветошью. Ни на кого не глядя, он буркнул:
— Малец прав… Все мы чего-нибудь да боимся… Главное, суметь преодолеть в себе этот страх. Иначе потом от стыда умрёшь. Или сопьёшься…
— Позвольте с вами не согласиться, Геннадий Васильевич. — вмешалась Мария Прохоровна, — Бывают же мужественные люди, напрочь лишённые этого чувства. Возьмите, к примеру, того же Александра Матросова…
— Я Сашу знал… — негромко и как-то равнодушно перебил её Геннадий Васильевич, — Мы с ним воевали в одном батальоне. Как он погиб, я не видел, наша рота прикрывала в тот день другое направление, но потом мне ребята рассказывали…
Он, наконец-то, оторвался от своей шестерёнки, с грохотом положил её на стол и поднял голову.
— Саша был обычным хорошим парнем. Очень весёлым. В роте у него было много друзей. Ребята говорили, что в том бою на его глазах один за другим погибли трое из них. Хороший пулемётчик сидел у немцев в том ДОТе… Не знаю, то ли он так рассвирепел, что уже только о мести и мог думать, то ли так любил своих погибших друзей, что и его душа вместе с ними отлетела… — он помолчал. — В такие моменты страха уже нет, поверьте. Не с чем в себе бороться… А этот пацан, — кивок головой в мою сторону, — он верно мыслит. К такому моменту, может быть, нужно всю жизнь и каждый день себя готовить… И то никто не скажет заранее, готов он или ещё нет? Эй, малый, как тебя там?
— Ну Сашка. А что?
— Ничего… Проваливай… Считай, пятёрку по труду за четверть ты заработал…
Он с вызовом посмотрел по сторонам. Продолжения я не услышал, потому что меня и впрямь выперли из учительской. Странный какой-то разговор получился…
***
Надюшка ждала меня. Она сидела на подоконнике неподалёку от двери в учительскую, болтала ногами и грызла баранку. Вечно она что-то грызёт, когда ей делать нечего! Спрашивается, где берёт? И почему у меня в портфеле не бывает ни баранок, ни яблок?
Последний раз в моём портфеле из съедобного побывал завёрнутый в газету бутерброд с котлетой. И то недолго. Мне его приготовила мама, но это было год назад. Наш школьный буфет и столовую санэпидстанция закрыла на пару дней. То ли мышей травили, то ли тараканов. Вот тогда мама и стала готовить мне в школу бутерброды.
Котлета… Я так отчётливо представил её себе, что у меня громко забурчало в животе, и во рту собралась слюна. Не выдержав, я остановился, открыл портфель, поднял его обеими руками повыше и засунул в него голову. Котлетой не пахло. Пахло чернилами, бумагой, стиральной резинкой и, кажется, котом. Вполне может быть. В моём портфеле не только кошки бывали, но даже лягушки. Это когда я в Москву с мамой ездил и первую четверть в тамошней школе учился. Мне её Колька Никулин в портфель подсунул. Мы с ним из-за этого в тот день подрались, но потом даже подружились. Не, так-то он пацан нормальный, только с юмором у него не очень. Нужно же понимать, с кем можно так шутить, а с кем нельзя. Лягушка в портфеле — это типичная шутка для девчонок…