Франц Романович, спасибо. Святой вы человек. Я ж ничего не сделал… Просто вот этого привёл. Верну лоток, обещаю. Спасибо.
— Лети, студент. Опаздываешь.
Серёжа засмеялся от счастья и взял под козырёк.
— К пустой голове руку не прикладывают, — пошутил Франц.
Серёжа не услышал. Он помахал рукой и побежал вниз. В пути он весело напевал что-то матерное. Эхо доносило звуки до Франца.
Через пару минут за Серёжей хлопнула дверь подъезда.
Франц молча пропустил де Трая в квартиру. Человечек прошёл, как и был, в ботинках. Франц цыкнул и покачал головой.
— А боты, будь добр, в сторонку.
Английский язык небогат на местоимения. «Вы» от «ты» отличает интонация. Франц обратился к де Траю радушно и даже ласково.
Скоро всё будет кончено. Франц едва не пел соловьём от счастья.
Де Трай затих. Молча стянул обувь. Прошёл в комнату, покрутился туда-сюда и сел на табуретку. Его лицо приняло извиняющийся вид.
Франц знал, что де Трай попросит: йод. Он принёс бутылочку и вату.
— Для твоего глаза, — пояснил Франц.
Де Трай просиял.
— Веришь или нет, а только это мне от тебя и надо.
Он благодарно взял вату и йод, снял очки, потом сдвинул бинты. Лишь тогда и отвернулся от Франца. Де Трай прятал позорное увечье.
— Йод, кстати, по-русски будет «iod». Если решишь остаться.
— Брось, что мне тут делать теперь? — горько вздохнул де Трай.
— Я передумал. Валяй свои вопросы. Только, только, — Франц поднял палец, — с условием. Правда за правду. Я тебе отвечаю, а ты мне.
— Пойдёт, ещё как. Где мне поставить закорючку? Мой росчерк, кстати, отмечен Люксембургской академией каллиграфии.
Франц как-то неопределённо махнул рукой и не ответил. Этот жест де Трай истолковал как знак дружбы. Мысли Франца занимал план.
Он достал ещё один стакан и налил туда из бутыли. Де Трай
Было видно, что глушит спирт он редко. Его перекосило набок.
Но человечек бодрился так, точно хлопнул воды. Франц знал это бахвальство. В этот раз он играл им: подливал стакан за стаканом.
Де Трай не отказался ни от одного.
5
Юрий испугался. Фира проделал с ним то, что он сам делал с другими. Его голову проела брешь. И через неё лезли чужие, нечистые руки.
Он признался старичку во всём. И утаил только две детали: фамилию Ани и полное имя м-ра Колби М. де Трая. «М» в нём означало Малаки.
Юрий чувствовал вину перед человечком. В их прошлую встречу Колби был беспечен и бодр. У себя в Нью-Йорке он писал невесть что: сплетни и гадости. А всегда хотел немного — уважения и признания.
Его роковая статья породила катастрофу. Но привела Ретазевск в движение. Мир чаек сбился с ног на голову. Было худо, ещё как. И все они, как один, понимали: чуток перетерпеть, и станет лучше.
Туманисто-белые объятия будущего были близки. Его дыхание побеждало горечь и страх. Каждый жил с ожиданием счастья. Оно пробивалось на лица в неуместных улыбках. Всюду творилось чёрт-те что, дома лежали в руинах. Тонкий дымок надежды рос в пламя.
А Франц купировал это будущее. Он не оставил Ретазевску выбора.
Тогда Юрий поддержал Франца. Его подкупила власть. Юрий редко решал что-то сам. Он доверял авторитету. Подвиг избавил бы его от чужой воли. Так Юрий думал, когда соглашался. И крепко ошибся.
Юрий не избавился от Франца, а только сильнее увяз в трясине.
С Колби он чувствовал родство. Оба они видели во Франце цель и надежду. Тот склеил эти маленькие миссии в одну большую — свою.
Но человечек уехал, думал Юрий. А он-то, дурак, остался.
Фира выслушал Юрия иронически. Потом растворился за Театром. Он не сказал, что собирается делать. На языке чиновников это означало звонок в Москву, долгие беседы с замами замов и перебросы бумаг.
Старичок не оформил арест. В том не было нужды. Если в чайку вгрызался Чужеяд, ей было некуда бежать. Оставалось ждать.
Юрий осознал скорый конец буднично. Его нервы истёрлись за беседу с Фирой. Хоть лучше не становилось, им завладело облегчение.
Зрение помутнело. События этого дня отдалились на столетия.
Прошлое приняло вид кинофильма, увиденного в детстве. От людей и событий остались белёсые контуры. Юрий не различал, что случилось с ним по-настоящему, а что пришло из сна или из старой мечты.
Какой-то мальчик шёл на сольфеджио. Но вдруг поменял маршрут и быстро вырос. Школьная форма слезла вместе с кожей. Выглянула юная, вечно пьяная бестолочь. За ней пришёл мужчина. А с ним подтянулись концерты, ночи в полевых лагерях и голоса. Вот и всё.
Таким мальчиком мог быть и Юрий Кир, и Тимур из детской книжки.
Юрий не чувствовал веса своего прошлого. Он не верил, что когда-то был живым. Вся его жизнь прошла бестолково и скудно. Он ничего не приобрёл, а только потерял. Аня… что Аня? Легко найдёт другого.
Он родился без цели, прожил как-нибудь и закончит не лучше.
Эта мысль освобождала. Отсутствие смысла делало конец честным.
Если он жил кое-как, то и умереть не жалко. Хуже не будет.
Юрий рассудил: до эпилога у него есть несколько часов. Он собирался объясниться с Аней и покончить с Францем. И начал с дел сердца.
Он обогнул Театр и вошёл в облако главпочтамта. Белый, как сажа, кафель и слабые лампочки вселяли покой. Работала одна будочка с телефоном. Юрий негромко шепнул служащим, какой звонок ему нужен: ткацкая мануфактура «Ретазь-кружево», первая мастерская.
В ожидании он остановился у будочки. В ней стояла женщина. Немолодая, тощенькая, она без толку набирала номер. Женщина несколько раз погружала жетон в аппарат. Ей не отвечали.
Юрия охватило внезапное участие.
— Дохлый номер? — мягко спросил он.
— Да, — ответила женщина с туманом в глазах, — сын уехал. Который день молчит. Что с ним могло случиться? Боже…
Вокруг неё Юрий почуял облако тоски. Она искренне делилась своей бедой. Таков дух мелких городков: их люди открыты словно буклеты.
Юрий не ощущал ужаса. Его было слишком много. Голоса понемногу возвращались. Они не торопились занять места и долго шаркали у порога. Пока они не уселись обратно, Юрий захотел кое-что сделать.
Им овладело желание помочь этой женщине. Порывом доброты Юрий каялся за весь эгоизм. За все уловки, так и не принёсшие счастья.
Последние годы он употреблял свою силу только во вред людям.
Этот ад придумал ему Фира. Юрий убивал через головы.
Он покорял рассудок человека себе и давал ему увидеть ледяное ничто, лежащее за изнанкой жизни.