– Представляешь, когда такая махина прет на тебя, да еще в броне… земля дрожит! Страшно! Затопчет ведь.
– Так они, поди, сами пальбы боятся. Слоны-то, они твари глупые.
– Ну, не скажи…
– Так чего ж их нет теперь?
– А может, есть?
В кустах, безразличный ко всему, поет соловей. Заливается трелями. Земля одуряюще пахнет весной.
Масла сегодня нет, да и самой перловки меньше вдвое. Повар лишь разводит руками.
– Она ж все равно не жрет. Чего добру пропадать?
Не жрет Манарага.
Она пытается, нюхает, даже лакает слегка, аккуратно и неуклюже зачерпывая языком, словно собака. Но быстро отворачивается. Уходит к себе в угол, ложится.
– Да чего она, в самом деле? – презрительно кривится повар. – Если ей мяса так надо, то пусть летит на ту сторону, сожрет там кого-нибудь. Все польза!
На него зло шикают. Если дракон хоть раз попробует человеческое мясо, контроль над ним будет потерян. Пусть не сразу, но это уже не остановить. Мясо есть мясо, добыча, жертва… жертву дракон слушать не станет. Не забудет никогда… И все насмарку. Воспитание дракона и так штука сложная.
– Загнется ведь без еды-то…
Прямо перед самой войной приезжал некий усатый и страшно довольный собой промышленник, хотел выкупить Манарагу. «Красавица! – говорил. – Какая фактура, какой блеск!» Хотел держать у себя, показывать гостям, чтоб катала (только осторожненько) пьяных нафуфыренных девиц и их бравых кавалеров… девицы чтоб визжали от счастья, а кавалеры… кавалеры – как пойдет… Кавалеров, если честно, вообще катать не обязательно. Ну и чтоб добро охраняла заодно, словно большая собака. Обещал кормить лучшим свежайшим мясом, отпускать гулять, полетать там… живи да радуйся. Но Манарага тогда так страшно зашипела на усатого и так красноречиво заклацала зубами, что промышленник счел за благо ретироваться. Сказал, Манарага ему не подойдет, боевой дракон, дикий, мало ли что…
Может, стоило тогда вести себя поприличнее?
Но Манарага прекрасно понимала, что от такой жизни, сытой да довольной, она сдохнет еще раньше, чем от перловки. Как раз именно потому, что боевой дракон, а не какая-нибудь болонка.
Она хотела снова в бой.
Вот только на войне она больше не нужна.
Может, в штабе ошиблись, может, отправили ее не туда, может, есть места, где она могла бы быть полезна… Может, и есть, но теперь уже поздно менять. Ей не повезло. Но, может, повезет еще? Хоть разочек! Хоть разок бы еще подняться в небо да как жахнуть огнем! Ух! И пусть все летит к чертям!
Семенов, молоденький подпоручик, сидит рядом, обхватив ее шею. Молчит. Он тоже чувствует себя лишним, неприкаянным. Дракон и всадник – одно целое. Конечно, сейчас уже не то, что в старые времена, настоящей связи нет, никто не пытается… но есть что-то другое. Иногда Манараге кажется, что это мальчишка под ее опекой, а не наоборот.
По крышам барабанит весенний дождь, Манарага подставляет нос холодным каплям.
Недолго… кажется, недолго осталось…
Не может это тянуться вечно.
Ночью снова летят кабардинцы, да не один, оба в этот раз. Возвращаются к утру, возбужденные. А чуть рассветает, Ласка летит с донесением в штаб.
Манарага настороженно ждет. Неужели скоро что-то случится? Она устала надеяться, сколько раз… Но вдруг…
В небе, тихо стрекоча, проносится самолет. Скоро даже бурые кабардинцы станут не нужны, куда им тягаться…
Что-то будет.
Вот-вот что-то будет.
Чужой тревожный запах уже щекочет ноздри. Оно там…
Нарастает.
– Радуйся! – еще издалека кричит штабс-капитан, машет рукой. Только вид у его совсем не радостный, а очень собранный, какой-то сухой…
– Радуйся, – повторяет он Манараге. – Завтра мы наступаем! Для тебя есть работа!
Манарага прислушивается. Что-то еще… есть в этом что-то еще. Штабс-капитан зло поджимает губы.
– Без седла полетишь, – резко говорит он. – Без всадника. Поняла?
Манарага смотрит на него удивленно. Где это видано?
– Поняла? – спрашивает штабс-капитан. – Кивни, если поняла.
Она кивает. Поняла. Ох как поняла! Значит, все. Ну и славно!
А мальчик, Семенов, начинает заметно нервничать.
– Как это? А я? – требует он. – Я тоже должен лететь!
– Нет. Это приказ, понял? А ты, – штабс-капитан снова поворачивается к Манараге, – ты слушай внимательно. Завтра мы наступаем. Ты полетишь сама, впереди. Будешь там жечь и убивать сколько сможешь, сколько успеешь. Можешь даже кого-нибудь сожрать, но не увлекайся, твоя задача не в этом.
Обратно мы тебя не ждем.
Нет, это он, конечно, не говорит, но и так ясно.
Все. Не будет больше перловки.
Семенов еще пытается возражать.
– Да брось! Ты посмотри на нее, она тебя просто не возьмет, – говорит штабс-капитан, и Манарага энергично фыркает, соглашаясь. – Зачем ты ей там нужен? Это ее битва. Она драться получше тебя умеет.
Не возьмет. Пусть только попробуют седло надеть, она ж стряхнет. Да, это ее битва! Только ее! Она так долго ждала. Всадники в дозоре нужны, а там она справиться и сама. Ух как справится! Аж огонь вскипает в крови!
Напоследок, вечером, Манараге приносят барана, такого жирного и вкусного, что… да что там…
Разве не этого хотела?
Этого.
Свободна!
Лети!
Александр Зорич
Тридцать первый, желтая ворона
В советских документах танк назывался М3л – «эм три эл». «Л» значило «легкий».
Танк собрали в Америке на заводах «Дженерал Моторс» и через иранский порт Абадан привезли на советский Кавказ.
Англичане, получавшие от американцев такие же точно танки, назвали их «Стюартами» – в честь генерала Джеба Стюарта, лихого кавалериста времен Гражданской войны Севера и Юга. Но в Рабоче-крестьянской Красной Армии на англичан не оглядывались. Так что никаких «Стюартов»: М3л!
– Всем приличным людям, – вздохнул пулеметчик Андрей Курсилов, – дают наши «тридцатьчетверки». А нам что досталось? Какое-то «эм три»…
– Нормальная машина, ты чего, – возразил механик-водитель Константин Чевтаев. – Вон внутри сколько места.
Летом 1942 года Чевтаев воевал под Воронежем на легком танке Т-60.
В Т-60 вдвоем было тесно, после него «американец» казался Чевтаеву роскошным, как во сне – ты все возишься, а места много!
Красноармеец Виктор Леонов, который тем же горьким летом служил артиллеристом на бронепоезде «За Родину!», высказался неопределенно:
– Пушка есть, и на том спасибо….
Говоря по совести, пушка «Стюарта» ему не шибко нравилась. На бронепоезде в его распоряжении была солидная 76-мм морская дура, зверь, а не пушка. А на «Стюарте» стояло что-то такое, в полтора дюйма, если и зверь – то землеройка… Но подрывать боевой дух экипажа подобными сравнениями Леонов не хотел.
А старший сержант Сергей Обухов, командир экипажа, задумчиво промолчал.
Он воевал в 563-м отдельном танковом батальоне еще с первого формирования, и тоже на ленд-лизовских танках – английских «Валентайнах». А потому к матчасти Обухов относился философски: какая ни есть, а пока она едет – радуйся. Но не приведи Господь сломается ходовая, машина встанет – все, суши весла. А в отношении ремонта ходовой иной могучий отечественный танк, какой-нибудь там «Клим Ворошилов», может, еще и похуже для танкиста, чем это вот вертлявое американское невесть что.
Итак, их батальон принял «Стюарты». Ровно тридцать машин.
Правда, через два дня один танк сгорел. Обычно сгорел, как положено.
На занятиях по вождению, когда под декабрьским дождиком машины батальона исправно месили красную кавказскую грязь, в танке номер 13 под управлением мехвода Чевтаева полыхнул радиальный семицилиндровый бензиновый двигатель «Континенталь».
Пока суетились вокруг непривычного танка, пока сообразили включить встроенный огнетушитель… Машина сгорела.
Трибунал не трибунал, но серьезные неприятности для мехвода и командира танка очень даже замаячили.
Почему на других танках ничего не загорелось, а у вас загорелось? Почему плохо тушили? Вопросы не праздные.
Однако вечером того же дня в батальон приехал посыльный от коменданта железнодорожной станции Туапсе.
– Товарищ капитан, вы танк не теряли? – спросил он у капитана Агеева, исполняющего обязанности командира батальона.
– Какой танк? – нахмурился Агеев.
– Да вот такой точно, – посыльный указал пальцем на ближайший «Стюарт». – Только посветлее.
Агеев вызвал понурых Чевтаева с Обуховым.
– Поедете на станцию, разберетесь. Если что, пригоните своим ходом.
За выпускной стрелкой, едва не колесо к колесу с зенитным орудием, защищающим станцию от немецко-фашистских стервятников, стоял танк М3л. Полностью тождественный сгоревшему, если не считать окраски. Все «Стюарты» батальона успели покрыть отечественной темно-зеленой краской, а этот был какой-то бледно-желтый.
Эта песочная окраска была английским пустынным камуфляжем. Сюда, на Кавказ, англичане время от времени подбрасывали через Иран то батальон «Валентайнов», то «Матильды» россыпью – списанные из состава африканской армии, азартно гоняющей Роммеля, лиса, итить его, пустыни.