Парень, девушку
и другие рассказы
Константин Реннер
© Константин Реннер, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Помдеж Меркурий
Дунька
– Костя! Товарищ младший сержант!
В тусклом свете ночника дежурный показывает мне на часы.
– Понял.
Я сажусь, ищу ногами тапочки.
– А Меркурий?
– Ждет.
– Что-то у тебя холодно, – говорю.
– Костя, – дежурный замялся.
– Что еще?
– Мне докладывать, так что если можно, быстрее.
– Быстрее, – говорю, – нельзя.
Я иду в умывальник, открываю кран, смотрюсь в зеркало: опухший, бледный, с мешками под глазами, довольно мерзкие рыжеватые усики. Еще тот защитничек. Может, сбрить? И тут же слышу, как скрипит дверь умывальника, и в зеркале появляется жалостливое лицо дежурного:
– Товарищ младший сержант, я первый раз дежурю, доложил, что вы ушли, а вы не ушли, придет Лысюк, а вы не ушли.
Значит, местным девушкам придется подождать.
– Из-за тебя я теряю привлекательность, – говорю дежурному. – Что нового?
Дежурный оживляется:
– В пять Дунька заходила.
– Так рано?
– Она сегодня на первом КПП…
– Понятно.
Дунька была местной дурочкой, плодом, как говорили, пьяной любви секретарши из штаба и заезжего майора ревизионного управления. Ей было лет двадцать пять, днями и ночами она бродила по городку, залезая то под одного, то под другого оголодавшего солдата.
Я иду в спальню, одеваюсь. Меркурий с бушлатами ждет меня на крыльце. Конец августа. Прохладно. Ночью шел дождь. Мы идем в столовую, завтракаем, Меркурий аккуратно прячет в карман два законных воскресных яйца и кричит повару:
– Женька, дай еще! Целый день жрать не будем.
– Своих, что ли, мало? Отвали, а…
* * *
На первом КПП ефрейтор Ерин поит Дуньку чифиром.
– Ты сдурел? Ей же нельзя, – говорю.
– Все ей можно, нормальная девка, придуривается больше.
Дунька зашевелилась:
– Вы куда, мальчики?
– На кудыкину гору.
– На артсклад мы, – поправляет Меркурий.
– Я с вами.
– Отставить! Ефрейтор, доложи в штаб, что мы ушли. Дай глотнуть. Тьфу, ладно, не надо.
Ерин нажимает на селектор и громко говорит:
– Наряд на свал… то есть, на дальний артсклад покинул пределы части.
– Пошли, – говорю я Меркурию.
За воротами, кутаясь в бушлаты, мы выходим на бетонную дорогу, по которой бредем вдоль леса мимо офицерского городка, а потом еще дальше, к городской свалке, прозванной когда-то ради приезжего начальства, дальним артскладом. Там мы и будем торчать целый день неизвестно для чего, предоставленные сами себе, связанные с гарнизоном только телефоном, который, как нам сообщил дежурный по городку, уже полтора месяца не работает.
* * *
Сыро, холодно. От мусора идет не то пар, не то дым. Местами чадит неубитый ночным дождем огонь. Из старых кроватей, досок, фанеры кто-то заботливо сколотил времянку, в глубине которой притаился лежак, на стене молчит телефон.
Мокрое небо спрятало боязливое солнце, отчего над лесом небо чуть светлеет. После обеда солнце переползет на другую сторону дороги, где к вечеру зацепится за край леса, а потом спрячется за него, так ни разу не показавшись из-за пелены. Тогда мы пойдем обратно. А пока привыкаем к новой для себя обстановке – вне роты.
– Еще две-три таких недели, и домой, – говорю я.
– Что делать будем? – спрашивает Меркурий.
– Спать.
– Эх, пожрать бы.
– Ты можешь говорить о чем-нибудь, кроме еды?
– Конечно. Помню, батя рассказывал, у них мужик в селе на две недели к брату уехал, когда от того пришла депеша: «Приезжай срочно, маме плохо». А брат был министр какой-то республики. Проходит две недели – мужика нет. А лето, работы невпроворот. Шлют телеграмму, дескать, уборная, страда, надо хлеб убирать. В ответ приходит пакет весь в гербовых печатях: сообщаем, мол, что товарищ такой-то находится на сложном амбулаторном лечении, заболел. А сами еще две недели самогон квасили, ну и жрачка местная, разумеется. Все обильно.
Я залезаю в шалаш, сворачиваю под голову бушлат, задумываюсь. Господи! Неужели мне меньше месяца осталось служить, неужели я поеду домой, и, когда выйду на родном перроне, блесну значками, тогда все таксисты моими будут, потому что они знают – приехал дембель, а дембель денег не пожалеет, только вези, шеф, вези!
Все, Меркурий, оттрубил я свое, понимаешь, оттрубил, а тебе ещё служить как до Китая пешком и даже обратно можно вернуться, а служба всё равно не кончится. Но не унывай, «дед» служил не тужил, и ты служи, а только неправда, что не тужил, ох, как тужил, и днём, и особенно ночью, когда глаза закроешь – дом стоит, а откроешь – кругом казарма, и так тяжело становится, хоть плачь, да и плакал, Меркурий, было…
И «старики» были такие, не то что мы, постель за него заправь, в наряд за него сходи, пол помой, а что не так, поднимут с кровати ночью, нет, бить не будут – зачем? Учить присягу, отжимаясь, заставят:
– Я…
Отжался.
– …гражданин…
Отжался.
– …Союза…
Отжался.
А кому пожалуешься? Офицеру? Так он тут же, рядышком, стоит, смеется, сигаретку в руках разминает и легонечко так подцепит в бок носочком начищенных сапог – отжимайся, дескать, лучше, задницу не отклячивай, и «старику» пачку протягивает:
– Закуривай.
* * *
– Смирно! Товарищ майор, за время моего дежурства…
– Спите, мать вашу! Где второй?
Оказывается, я заснул. Поднимаюсь и вижу дежурного коменданта майора Лысюка.
– Здесь я.
– А, дембель, мать вашу! Ремень на яйцах, сапоги в гармошку!
– Ну, понесло козла в огород капусту сторожить, завелся! – донеслось из «газика».
Я опешил. Из-за спины майора выскочил полуголый, в одних трусах и накинутой плащ-палатке прапорщик Шлык.
– Ваша мать пришла, матерков принесла! Мужики, не в службу! Понимаете, жена, дура, одежду выкинула. Духами от меня пахнет! Я ей объясняю, водки не было, пили «Шахрезаду», духи. Не верит, говорит, блядую. Ну какой из меня блядун?
Про Шлыка в части ходила масса анекдотов. Однажды Шлык бросил пить. Командование части подумывало о повышении звания. Шлыку дали квартиру, жизнь начала налаживаться. Как-то прапорщик спустился вынести мусор, на крыльце встретилась жена командира части.
– С новосельем вас, прапорщик. Лиза дома?
– Так точно!
– Кстати, муж говорил о вашем повышении. Я рада за вас. Вы совсем другой человек, когда не пьете.
– Спасибо.
Шлык расцвел. Старший прапорщик это не только прибавка к жалованию – это новая должность, перспективы. Он вернулся домой. Зашел в ванную, сполоснул ведро. За шторкой журчала вода. Жена, видимо, решила принять душ, ласково подумал прапорщик.
Шлык протянул руку за шторку, нащупал мокрое женское тело:
– Ух, вы кудряшечки мои родименькие, сегодня ночью побалуемся.
И вышел.
– Леш, ты пришел? Хочешь есть, я пожарила кильки, сладкоежка мой.
Шлык замер. Жена кричала из кухни:
– Ты в ванную не заходи, там Тамара Николаевна моется.
– Кто!?
– Жена командира части. У них что-то с водой.
Шлык заколотил в дверь:
– Тамара Николаевна, простите, я же не думал…
– Все нормально, – ответила командирская жена.
От расстройства Шлык ушел в запой. Звания, конечно, не получил, а про то, что на два месяца завязывал, говорил философски: организму иногда надо устраивать встряску – не пить.
* * *
– Сегодня мусор привозили? – спрашивает Шлык.
– Да, вон там куча.
– Ради бога, поищите вещи, мужики, там документы, а главное, талоны на водку.
– Хорошо.
– Я через час позвоню, узнаю.
– Телефон у нас не работает.
– Тогда заеду.
«Газик» фыркает и увозит дежурного майора с полуголым прапорщиком в сторону офицерского городка. Я возвращаюсь во времянку.
– Меркурий, поковыряйся, может, талоны найдешь.
* * *
– О-о! Кто к нам пришел!
Я выскакиваю наружу. С дороги к нам спускается Дунька.
– Костя, у нас гости.
– Тебе чего?
– Я обиделась.
Я пожимаю плечами. Меркурий ведет Дуньку вдоль куч, по-хозяйски размахивая руками. Минут через десять заглядывает в шалаш.
– Костя, пусти на лежак…
– На хрена?
– Я Дуньку раскрутил…
– Она же больная, чокнутая!
– Она – баба!
– Здесь помойка, Меркурий, побойся!
– Сержант, не надо, ты через месяц баб наковыряешь больше, чем изюма в булочке. А мне еще полтора года Маньку Рукавишникову по ночам под одеялом гонять.
– Разговорчики, рядовой Меркуриев, смирно!
– Ну, Костян, бога ради, будь человеком! Там же баба готовая. Я до армии только раз палку спьяну кинул, так ничего и не понял, почти мальчик. Стерву одну любил, десять лет с ней за ручку ходил, ни разу не целовал. Письма писал…