Мы шли и громко ругали крепкими выражениями завсклада прапорщика Шлыка, который увезти-то нас утром увез, а вот с обедом и транспортом под вечер где-то потерялся. Мы шли и ругали также проезжающие мимо машины и заверяли друг друга, что на их, шоферов, месте мы обязательно подвезли бы до части двух мокрых и грязных солдат, хотя позже я начал в этом сомневаться.
Затем мы начали замерзать и, чтобы как-то согреться, толкали друг друга, а, разогревшись, орали дурными голосами солдатские марши. Потом Меркурий разошелся и прочитал стихи о своей девушке – красивые и нежные.
– Ты их сам написал? – спросил я.
– Да.
– Почему перестал?
– Я просто не знал, что с этим делать, – ответил Меркурий, утонченная натура, студент филфака. – Ведь даже если есть рифма, то это еще не поэзия. Стихи рождали какие-то странные ассоциации, а во что они выльются, я не знал. Теперь я понимаю, что надо писать о том, что волнует, – армия, служба, защита Родины.
Мы уже не торопились в часть – часы показывали, что поверка давно прошла, закончилась и четвертая серия фильма. Мы просто шли, взволнованные этой ночью. Уже было не так холодно, моросить перестало. Между туч на небе появилось окно, и в него были видны одинокие звезды. Меркурий читал отрывки из своих стихов.
– Ты поэт, – сказал я Меркурию, – напиши стихи про армию.
– Хорошо.
Он был необычайно вдохновлен своим чтением.
Потом мы пришли в часть, доложили дежурному и завалились спать.
Укладываясь, я еще раз попросил Меркурия:
– Обязательно напиши стихи про нас, нашу службу, про армию.
Меркурий еще раз пообещал:
– Я понимаю, так надо.
Ноябрь 1998 г.
Капитан Капкин
– Товарищ младший сержант, а почему вас опять в наряд поставили?
– Напросился.
– Зачем?
– Понравилось.
– Где? На свалке? Что здесь хорошего?
– А в роте?
– Много чего, например телевизор. Кормят еще. А можно вопрос?
– Можно Машку за ляжку. В армии говорят «разрешите».
– Разрешите… А вы домой в «гражданке» или в форме поедете?
– В «гражданке».
– А форму?
– С собой возьму, в огороде на чучело надену.
– Отдайте мне китель! Пожалуйста! Не надо на чучело!
– Понял. Есть отдать китель!
* * *
Часа три назад, до обеда, когда солнце еще висело над краем леса, мы с Меркурием прибыли на городскую свалку, прозванную кем-то ради смеха дальним артскладом, следить за тем, чтобы машины из чужих частей и гарнизонов не выбрасывали мусор возле нашего военного городка. Можно сказать, поставили нас с Меркурием охранять подступы к нашей части.
Меркурий – это рядовой по фамилии Меркурьев. Имени его никто не помнил, и даже на вечерней поверке старшина роты прапорщик Лесков выкрикивал:
– Меркурий!
– Я! – бойко отзывался новобранец Меркурьев.
Его призвали в армию три месяца назад, а я, младший сержант Соколов, увольняюсь завтра. И в наряд напросился, чтобы не торчать последний день в роте.
Сыро, холодно.
Я пошел бродить по ближайшим полям и околкам, высматривая в траве оставшиеся грибы. Пусто, ничего. Недалеко от свалки пасется чья-то корова. Ботало, сделанное из цилиндра мотоциклетного двигателя, гулко отзывается при каждом ее шаге. Странно, откуда она здесь? Ближайшая деревня километрах в двадцати. Неужели забрела?
– Холодно тебе? – спрашиваю я корову. – Ну, ничего, зато мух нет.
Корова огромными глазами смотрит мимо меня.
Я иду обратно. Приближается время обеда. Меркурий разжигает костер.
– Там корова, – говорю я Меркурию. – Слышишь ботало?
– Какая корова?
– Черная такая, с выменем.
– Там, что ли? – Меркурий показывает в сторону городка.
– Нет, за околком.
Меркурий поворачивается и идет к березовому околку, оглядываясь, как бы спрашивая: можно?
– Стой! – я кричу. – Куда? Назад, душара!
Меркурий останавливается:
– Можно?
– Можно козу на возу!
– Разрешите на корову посмотреть?
– И все?
– Все.
Я думаю, врет он или не врет. И решаю – врет.
– Ну, иди.
Он поворачивается, идет через поле, спускается в лощину, огибает кустарник, его спина замелькала в околке. Я слежу за ним, пока он совсем не скрывается за деревьями.
Я смотрю на небо. Серое небо начинает темнеть, солнце повисло над дорогой. Скоро обед, думаю я.
И пускаюсь бегом вслед за Меркурием. Быстро мелькает полынь, осторожно, здесь спуск, я бегу к околку и уже у кустов вижу в стороне Меркурия. Он пробирается к тому месту, где я видел корову. Значит, не врет. Я останавливаюсь тяжело дыша, срываю травинку. Если потереть ее в руке, ладонь становится мыльной – это «татарское мыло».
– Меркурий! – кричу я. – Иди в городок – обед!
Он кивает и идет к шалашу.
– Только скорее, дождь, наверное, будет!
Он опять кивает и быстрыми шагами идет в сторону городка.
* * *
– А телефон на хрена приволок?
– Комендант дал.
Я кручу ручку телефона и говорю в трубку:
– Алло, Ласточка, Ласточка, ответь, я Солнышко.
Меркурий смеется.
– Я не понял, телефон-то зачем? Линия же оборвана.
Меркурий пожимает плечами:
– По уставу положено.
– А пожрать?
– Молоко и батоны.
– Годится.
Я залезаю в шалаш, сажусь на бушлат, достаю батон, откусываю хрустящую корочку:
– М-м-м, какой свежий! Вкусно! Все хочу спросить, ты что-то в наряд по свалке зачастил?
– А что? Помдеж по свалке – это не так уж плохо, – говорит Меркурий, протягивая мне пакет молока, – гораздо лучше, чем копать картошку под дождем. Если не замечать вони, свалка – самый лучший наряд, сам себе командир. От помдежа по свалке не так далеко до помдежа по роте.
– Философ, ты бы в мусоре поковырялся, – говорю я Меркурию.
– Зачем?
– Так, для вида.
– Комендант все равно не приедет.
– А если приедет?
Я допиваю молоко, вылезаю из шалаша, бросаю пакет, затем цепляю его носком и пускаю вперед.
– Меркурий, держи. Дай на ход!
Меркурий кидается, переигрывает пакет на другую ногу и выдает пас. Я разбегаюсь и бью. Пакет, сделав дугу, отлетает прилично, врезается со звоном в кусок стекла у дальней кучи мусора.
Конец ознакомительного фрагмента.