Одно письмо Меркурия я читал.
«Я помню все: середину проспекта в ночь перед отъездом на базу отдыха (вместе!), когда я сжимал твою руку. Помню лес, поляну, усыпанную одуванчиками. Мы гуляли вдвоем, и так хотелось тебя поцеловать. Моя ладонь еще помнит твою руку. Если долго держать, ладони потеют, но я боялся тебя отпустить. Помню терзания по телефону, напрасные свидания (придет не придет?) Я много что помню.
В моей жизни, так или иначе, все сильные чувства связаны с тобой – любовь, ревность, радость, огорчения, злость. Всех девушек мне хочется называть твоим именем.
Я боюсь приглашать тебя в гости. Мне трудно будет возвращаться в свой дом, – из которого ты ушла. По той же причине я не храню у себя твои фотографии. Это какая-то глухая стена – твоя нелюбовь».
– Смирно, я говорю!
Меркурий прищуривает глаза.
– Есть такой тип людей, им говоришь, шеф, за пятерку до Маяковки довезешь? А они – че? за пятерку? Не, ну ты, парень, даешь. А потом – ладно, поехали.
«Господи, что происходит», думаю я.
Меркурий хватает обрезок трубы:
– Отойди, сержант.
Ты ли это, Меркурий? Тот самый Меркурий, который за дембелей чистит сапоги, застилает кровати, безропотно убирает туалеты, получает тычки, спокойно сносит все оскорбления и унижения – что с тобой случилось? Неужели всё дело в этой неумной представительнице женского пола или что-то другое?
Я отступаю на шаг и расстегиваю ремень: бляха свинцовая, если в лоб прилетит, быка свалит.
– Ну, будь человеком, мужик ты или кто? – Меркурий почти плачет.
Я молчу. Молодой парень хочет удовлетворить естественную потребность, что тут особенного? Совершить, так сказать, ряд поступательно-возвратных движений с представительницей противоположного пола, причем представительница не против, чтобы с ней это совершили. Все нормально. Я представляю, как Меркурий торопится: «Ну, раздевайся, давай, моя хорошая, ляг пониже… вот так…», – скрипит лежак…
И говорю:
– Сифак, дурак, подцепишь.
– Мне же лучше: в госпиталь отвезут. Ну, Костян, ну человечище…
Я плюю и поднимаюсь на дорогу. Пусть делает что хочет. В конце концов, мне через две недели домой.
* * *
– Ну что, полегчало с палки чая?
Дунька, распустив волосы, в накинутом на голое тело бушлате сидит на кровати. В глазах появилась мысль, сквозь расстегнутые полы бушлата виднеется грудь. Сейчас ее можно назвать даже красивой. Меркурий домовито шурует палкой в костре.
– Да у вас прямо семья.
– Костя, не смейся. Клянусь, со мной такого еще не было. Я три раза кончил, пока она разошлась. Не баба – паровоз. Картошку будешь?
– Откуда?
– Старики через дорогу копали, я помог.
Меркурий выкатывает из огня запеченный клубень.
– Костя!
– Что?
– А ей можно замуж?
– Что!?
– Жалко ее.
– Ты бы лучше шмотки прапора нашел.
– Сейчас найду. Два солдата из стройбата заменяют экскаватор.
– Без меня.
* * *
С дороги сигналит машина. Приехал Шлык на «газике».
– Ну что, нашли?
– Нет пока.
– Помоги, сержант, вещи одной дамочке перевезти. Потом выпьем. Привыкай к гражданской жизни.
– Не хочу.
– Я приказываю!
– Водку пить?
Прапорщик понимает, что дал маху.
– Соглашайся, сержант. Там хозяйка незамужняя, после института к нам приехала, что-то насчёт головы. Ты, надеюсь, не евнух?
– Ладно. Поехали.
* * *
Как положено, хозяйка сбегала за водкой. В общем, перевезли, сели на кухне на узлы, разлили. Нас четверо. Хозяйку зовут Надя, ее подруга Татьяна режет на газете колбасу. Шлык говорит:
– Для нормальной работы организму нужны жиры, спирты, углеводы. А колбаса и водка дают всё необходимое нашему организму. Может, в карты сыграем? В «Тысячу»?
Мы выпиваем, в голове плывёт.
Шлык сдаёт карты:
– Берите, я на прикупе. Эта баба такая здоровая, мужа всё время колотит.
– Какая баба? – спрашивает Надя.
– Соседка. Да что мужа – она бегемота сама скрутит! Возьмет за рога и скрутит.
Первым заказывает прапорщик:
– Сто двадцать.
– Тогда я пас, – говорит Таня.
– И я, – вторит Надя.
– А я бы на вашем месте играл, – говорю я, глядя в прикуп. – У бегемота нет рогов.
– С чем играть-то? – Надя показывает мне карты. – У нас в общежитии такие вещи творились, что я никогда бы не поверила.. Если сама бы в них не участвовала.
– Сто двадцать я набираю в легкую, – Шлык бросает карты на стол. – Такая стервозная баба, клянусь, с ней даже тараканы не живут. Туз и «хвалёнка» черви.
– Ну что, играем? – спрашивает Таня.
– Времени уже много, – говорит Надя.
– Я бы играл, – говорю я.
– Вы мне хоть объясняйте, о чем речь, – просит Таня. – А вчера мы так хорошо посидели. Были помидоры.
– Хорошо, играем, – говорит прапорщик и бросает туза, – скиньте по штучке, теперь – она!
И бросает червовую даму. Черви стали козырями.
– Ну, что я говорил?
– Я вашу даму беру, – говорит Надя и скидывает на стол крестовую даму, – тоже – она!
Теперь крести стали козырными.
– Ч-черт! – ругается Шлык.
Считаем очки. У прапорщика сто десять.
– То-то я смотрю, – объясняет он, – туз и «хвалёнка» есть, но этого мало, а десятки-то нет.
Разливаем еще по одной. Наступает отупение. Таня пододвигается ближе к прапорщику, Надя доверчиво мне рассказывает:
– Мы такие приезжаем, и все: «Ах!»
Речь, оказывается, идет о психологическом форуме. Сплошные сплетни, интриги.
Мне становится скучно.
– Между прочим, первое впечатление обо мне обманчиво, – неожиданно добавляет Надя. – Какая-то душная квартира!
И выходит. Я разливаю по стаканам остатки водки. В голове уже гудит, пить не хочется. Я спрашиваю:
– На посошок?
Из комнаты кричит Надя:
– Без меня не пейте!
Она возвращается в длинной кофте, под которой бледнеют стройные ножки.
– На дорожку!
Мы выпиваем, начинаем собираться.
Надя говорит:
– Вы можете ко мне заходить.
И внезапно сильно прижимается ко мне.
Я обнимаю девушку, краем глаза замечаю, как Татьяна с товарищем прапорщиком деликатно скользнули в коридор. Хлопает дверь.
Под кофтой у нее ничего не оказалось. Я удивляюсь, но Надя, закрыв глаза, уже обмякла и висит у меня на руке. Двигаюсь с ней к дивану. Вот тебе и наряд по свалке, только и успеваю подумать я…
* * *
…Телевизор в комнате что-то рассказывает про заседания Верховного Совета. У нее стройное тело, хорошенькая маленькая грудь. Надя в позе удовлетворенной самки лежит рядом, разглядывая меня.
– Пойдем в душ, – предлагает она.
Мне не хочется – холодно.
– Между прочим, я обижусь, – говорит Надя.
– Пошли.
В душе темно.
– Лампочки еще нет, – говорит Надя.
– Так даже лучше – полумрак возбуждает, – говорю я без энтузиазма.
Холодные струйки падают на плечи. Мурашки бегут по коже.
– Может, лучше в кровать?
Надя обижается:
– Я хочу тебя здесь!
Внезапно звонит телефон.
– Подожди!
Она выскакивает из душа и бежит, оставляя на полу мокрые следы, склоняется над аппаратом:
– Алло!
В открытую дверь я вижу, как меняется ее лицо, становится озабоченным, она спрашивает:
– Сейчас?
На другом конце провода ей, видимо, сказали да. Надя бросает трубку.
– Ты должен уйти!
Стоя в темном холодном душе, я наблюдаю, как Надя собирает мои вещи. Затем все аккуратно запихивает в целлофановый пакет и выбрасывает в коридор. Звякает ремень.
– Если тебя здесь увидят – убьют!
Я все еще не верю в происходящее.
– Надя, это шутка?
– Да уходи же!
Надя хватает меня за руку и выталкивает в коридор. Штаны, вывалившись из пакета, валяются на цементном полу. Я натягиваю их на мокрое тело. Потом звоню в дверь.
– Это ты?
– Часы оставил.
Она уходит. Проходит минуты три. Я разглядываю стену. Рядом с дверью кто-то нацарапал: «Меняйте дозы и позы!»
Я звоню снова.
– Ну что тебе? Потом встретимся, все будет потом.
– Часы.
– Слушай, вынеси мусор.
– Часы.
– Господи, какой ты нудный!
Я выхожу на улицу. На скамейке сидит Меркурий.
– Я думал, ночевать будешь. Шлык заезжал, сказал, что ты здесь.
– Пошли в часть, – говорю я. А в голове мелькает: до дома осталось на один день меньше.
Из рассказа младшего сержанта Соколова «Так надо», напечатанного в окружной газете «Красный воин»:
Мы возвращались с дальнего артсклада, где вдвоем с рядовым Меркурьевым целый день, выполняя приказ, грузили тяжелые ящики с какими-то важными приборами.
Устали.
Вечер был поздний, моросило. Мы давно и безнадежно опаздывали в свою часть на поверку и на разрешенную дежурным по части очередную серию «Спрута», а за два километра пешего хода наши бушлаты окончательно промокли, набухли и не грели. И до части еще предстояло мерить шагами пятикилометровую трассу.