Золото Колчака
Безликие. Книга 2
Михаил Родионов
Ни с кем не случается ничего такого,
Чего он не в силах был бы вынести.
Марк Антоний
© Михаил Родионов, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Часть I
– Ты что, вообще, не понимаешь, куда ты попал и что тебе светит? Сегодня у нас с тобой последняя встреча. Завтра ты предстанешь перед Военным Трибуналом, поэтому все, что мы с тобой сегодня еще можем изменить в твоем деле, и будет твоим спасением. Тебя задержали на военном заводе с гранатой у секретного оборудования. Ты можешь хотя бы сказать, что нашел ее у забора и нес в ОГПУ, чтобы сдать?
– Но ведь я купил ее на рынке у беспризорных…
– Вот за то, что купил и пронес на завод, ты и получишь вышку. Я проверил тебя по всем запросам, и ты у нас нигде не числишься. Поэтому просто скажи, что нашел ее, и получишь срок, тебя хотя бы не расстреляют. Ты понимаешь меня?
– Да, понимаю… Я нашел гранату на заводе.
– Ну, вот так уже лучше.
– Там же рядом лежал и пистолет…
– Пистолет? Да какой еще пистолет-то? Откуда он взялся? Где он?
– Я его положил за свой шкафчик. Он завернут в тряпку и перевязан веревкой.
– Ты его в руки брал? Если брал, то там остались твои отпечатки.
– Да, брал.
– М-да… Судя по всему, помочь тебе я уже ничем не смогу. Если ты сам подписываешь свой смертный приговор, то спасти твою жизнь я уже просто бессилен…
– Двадцатого октября тысяча девятьсот двадцать шестого года, – На основании вышеизложенных фактов, Военный Трибунал признал виновным
Михайлова Валерия Ивановича в измене Родине и активной контрреволюционной диверсионно-вредительской деятельности, направленной на подрыв боевой мощи РККА и Советской власти, что предусмотрено статьями: 58—1б, 58—7, 58—9, 58—11 УК РСФСР
Приговорил: определить наказание двадцать пять лет лишения свободы в Исправительном Трудовом Лагере. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подсудимый, вам ясен приговор?
– Да, ясен. Только за что четвертак-то дали?
– А ты думал, что тебя за это по головке погладят? Радуйся, что, вообще, не расстреляли… Конвой, уведите заключенного и заводите следующего…
Через две недели Михайлов уже был в лагере. Во время этапа уголовники отобрали у него теплые вещи и все, что могло представлять хоть какую-то ценность. В лагерь он вошел в рванье, которое только условно скрывало его голое тело. На ногах были обмотки из старых полусгнивших портянок, перевязанных лоскутками грязных тряпок. Он не ел несколько дней и еле держался на ногах от нечеловеческой усталости и голода. Еще в предварительной камере ему выбили все передние зубы, и десны постоянно кровоточили, из-за чего ему приходилось все время сплевывать смесь крови и слюны. Два сломанных ребра не позволяли дышать полной грудью и придавали его походке плавающий вид. Взгляд некогда сверкающих глаз теперь все время был обращен в землю, а простуженный голос, казалось, выходил откуда-то, как из глубокой бочки.
На первом же построении он неуклюже наступил на ногу какому-то блатному – и, получив сильнейший удар в ухо, потерял сознание. Его кое-как привели в чувство и с большим трудом поставили в конец строя. Он стоял на подкашивающихся ногах и пытался слушать начальника зоны. Отбитое ухо опухло, и ему приходилось прислушиваться, повернув голову здоровым ухом к говорившему. Наконец, всех повели к баракам. Едва только взглянув на него, бригадир указал на грязный угол, где уже ютились несколько человек:
– Тебе сюда. Дальше половины барака не заходи – убьют. Только если позовут, тогда можешь подойти. Ни до кого не дотрагивайся и сам ни с кем не заговаривай первым. Ничего не проси и никому не верь, тогда, может, и выживешь здесь, хотя, судя по тебе, – вряд ли. Все понял?
– Понял.
– В строю будешь стоять с ними… – старший ударил ногой по шконкам, и они задрожали от сильного удара. Сидящие на досках люди тут же вскочили и теперь стояли в проходе, опустив головы. – Располагайся.
Ночью уголовники устроили прописку вновь прибывшим. Блатные сразу же ушли к своим, а прописка была предусмотрена только для политических и первоходок. К утру у Михайлова были сломаны еще два ребра и один глаз полностью скрылся в подтеке. Его сосед по шконке помог ему умыть лицо и дал старую рубашку. Она осталась от одного сидельца, которого убили за то, что он съел часть хлеба, который должен был принести в барак для уголовников. С убитого тут же стянули все вещи, хоронили его уже совершенно голым. Теперь часть его одежды была на Михайлове.
Первые два дня ему не доставалось никакой еды, и он пил только воду. У него было сотрясение мозга, и все время кружилась голова. На работах от него было мало толку, так как из-за сломанных ребер он не мог поднять топора, поэтому его поставили на неделю мыть полы в бараках и служебных помещениях. И если в кабинетах еще можно было хоть как-то навести чистоту, то в спальных бараках все ходили в обуви и всю грязь с улицы тащили в помещение.
Михайлов первое время еще пытался добросовестно мыть там полы, но получалось только размазывание грязи. На третий день он уже приноровился и просто подметал пол, а вечером, когда все возвращались с работы, просто получал от блатных несколько ударов в лицо за грязь в бараке, и до следующего вечера про него напрочь забывали. Судя по всему, такой вариант устраивал всех.
Соседи Михайлова пару раз приносили ему из столовой хлеб, и он ночью, тайком, ел его, отвернувшись ото всех и дрожа над каждой крошкой. Наконец, и он попал в столовую. Когда ему в миску швырнули кусок каши, то он не смог даже дойти до стола. Сделав шаг в сторону, он принялся руками заталкивать себе в рот это месиво. Желудок от долгого голодания сжался, и Михайлов с трудом сумел затолкать в себя содержимое тарелки. Небольшой комок каши он предусмотрительно засунул себе за пояс в надежде съесть ночью. Но это заметил повар. Он со всего маху ударил Михайлова по голове половником, и вся заначка вывалилась на пол. Михайлов тут же бросился на пол собирать свое сокровище под дикий хохот. Все вокруг смеялись до икоты. Зрелище, действительно, было смешным или страшным, в зависимости от того, с какой стороны смотреть. Один из уголовников наступил на руку Михайлову, и из-под раздавленной ладони полезла размазня. Михайлов другой рукой стал отковыривать вылезшую из-под сапога кашу и заталкивать себе в рот. Это еще больше рассмешило присутствующих. Один из них поставил ногу ему на плечо и произнес сквозь смех:
– Ты голодный, что ли? Сегодня вечером подойдешь ко мне, я накормлю тебя.
– Да, подойду…
Под общий смех блатные ушли по своим делам.
Ближе к вечеру вокруг Михайлова собрались его соседи:
– Когда пойдешь к ним, главное, не трогай их шконки – они этого очень не любят. И не переспрашивай, когда будут говорить. Если предложат кого-нибудь завалить, то лучше сразу отказывайся, тогда немного побьют и отстанут, а если согласишься и не завалишь, то тебя точно кончат. Если дадут хлеб, то сразу не ешь, сначала спроси, что хотят за него. В глаза «законникам» не смотри и, вообще, старайся говорить как можно меньше.
Его еще долго инструктировали, но предусмотреть все варианты было просто невозможно. Когда уже стемнело, он попрощался со своими новыми товарищами по несчастью и направился в самый конец барака. Он шел очень медленно, испуганно озираясь и вздрагивая от каждого громкого звука. Зеки удивленно рассматривали проходящую мимо них человеческую фигуру. Михайлов, словно в тумане, плыл к своей будущей судьбе. То, что именно сейчас решится, будет ли он еще мучиться в этом лагере или сейчас закончит свое земное существование, – было ясно еще с утра.
Вслед за ним уже шли несколько блатных. Они вальяжно переваливались с ноги на ногу и нарочито вызывающе поигрывали финками. Михайлов не знал, где находится место утреннего блатного, и поэтому изредка поднимал взгляд с пола на шконки и высматривал нужного ему человека.
– Чего ты таращишься? Жить надоело? Чего нужно здесь?
– Мне сказали вечером подойти.
– Я, что ли, тебе сказал подойти?
– Нет.
– А чего пялишься на меня тогда? Двигай отсюда, пока живой.
Наконец, знакомый голос окликнул его:
– Сюда иди.
Михайлов сделал еще несколько шагов и остановился напротив окликнувшего его человека.
– Напомни мне, что я от тебя хотел?
– Накормить меня хотел.
– Накормить? А у меня что здесь, продовольственный склад, что ли? По какой статье чалишься, сколько лет впаяли?
– Пятьдесят восьмая, двадцать пять лет.
– Двадцать пять? И ты думаешь, хоть половину продержишься? Пятьдесят восьмая – измена Родине. Значит, Родину не любишь? Ну, мы тебя здесь быстро научим, как Родину любить.
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](https://cdn.coollib.biz/s20/1/1/9/6/6/9/119669.jpg)