Олег Рой
Муж, жена, любовница
Тот, кто был богат, стал беден.
Кто был беден, стал богат.
Брат за океан уедет -
Завтра будет новый брат.
Евгений Сабуров
Глава первая
Помещение, которое она долго искала, находилось на краю города, за станцией метро «Войковская», в обычном панельном доме. С торца длинной многоэтажки был пристроен отдельный вход с симпатичным новым козырьком, и, когда женщина наконец увидела его, он показался ей желанным пристанищем.
Ранним вечером в середине ноября в Москве дул холодный ветер и гнал по улицам жесткую снежную крупу; его порывы хлестали женщину по лицу, секли ледяной крошкой, и ей было очень одиноко под беспросветными небесами холодного, жестокого города… Прерывисто вздохнув и совладав наконец со своими чувствами, загнав боль и страх в глубину души, Юлия осторожно поднялась по скользким белым ступенькам, позвонила и приготовилась.
Сюда, к этому дому, ее привело только упрямство, присущее Юлии от природы. Еще недавно вполне уверенная в себе, симпатичная и хрупкая тридцативосьмилетняя блондинка, своим постоянным благополучием неизменно вызывавшая скрытое раздражение у знакомых, сейчас ощущала себя окоченевшей и замороженной — так, будто чувства ее находились под анестезией. Вот и в этот вечер — как, впрочем, и во все предыдущие мрачные вечера последнего периода ее жизни — ей было все равно, куда идти и с кем разговаривать. Она и разыскала этот дом точно на автопилоте, по старой привычке что-то делать, куда-то стремиться, надеяться и… действовать, действовать, действовать… И тогда — кто знает? — вдруг повезет? Повезет, как той лягушке, попавшей в кувшин со сметаной, из известной притчи. Если шевелить лапками быстро-быстро, то из сметаны собьется масло, а это уже твердое, это — опора. Можно стоять. Бог знает, сработает ли этот древний принцип, с которым она мысленно жила уже полгода, или спасения нет, и мир ее катится-таки в тартарары, — все равно она будет пытаться…
Юлия вздрогнула, услышав ворвавшийся в ее невеселые мысли мелодичный звонок. Он свидетельствовал о том, что ее услышали. Дверь открыли, и она увидела большое помещение без прихожей, на пороге которого стояла высокая молодая женщина с приветливым лицом. "Такими раньше были пионервожатые", — мелькнула мысль, и, стряхнув оцепенение, Юлия шагнула вперед.
Пахло свежим ремонтом. По левой стене располагались вешалки, середину комнаты занимали кресла, а у окна стоял большой стол. Помещение напоминало небольшую учебную аудиторию. Это и был тот самый Клуб, куда пригнали ее отчаяние и одиночество. Клуб московской общественной организации совершенно особого, пугающего рода — клуб ВИЧ-инфицированных.
Юлия оставила шубку на вешалке и, незаметно скользнув к дальней стене, села в последнем ряду. Надо было оглядеться, освоиться в незнакомой атмосфере. Здесь уже сидели люди — в основном молодежь — в свитерах и джинсах; у стены грудой лежали рюкзачки. Юная пара что-то оживленно обсуждала между собой; лица у юноши и девушки были бледные, болезненные, но, как ни странно, веселые. Дама, похожая на администратора средней руки, рассказывала седому очкарику наверняка какие-то захватывающие сплетни — Юлия услышала слова: "Министерство здравоохранения", — а он слушал ее с усталой улыбкой; в руках мужчина держал старый и донельзя потертый портфель… Мгновенно окинув взглядом эту достаточно мирную и обыденную картину, Юлия немного успокоилась и почувствовала, как внутри у нее чуточку потеплело и оттаяло.
Зал понемногу заполнялся, присутствующих попросили пересесть поближе к столу, и Юлия повиновалась. Она оказалась рядом с девушками, почти подростками, которые, показалось ей, были почти ровесниками ее детям. Интересно, старше или младше моей Ксюши, мелькнуло у нее в голове. Юлия по старой и неискоренимой привычке все еще делила всех молодых людей на тех, кто был старше или моложе ее детей.
Началась лекция о новых лекарственных препаратах. Лектор — полная пожилая женщина, профессор медицинского института — говорила о том, что Юлии было уже известно. Ей рассказывал об этом ее старый друг, доктор Гена, как она его называла. Именно он в свое время и сообщил ей диагноз — и слава богу, что это был он, потому что он же и помог ей справиться с тем ужасом и безысходностью, которые охватили ее. С тех пор Юлия, оглушенная и самим известием, и более поздними событиями, находилась в странном состоянии заторможенности, которое мысленно с горькой иронией называла анабиозом. Может быть, поэтому доктор Гена и настоял на походе своей пациентки в Клуб — походе, который он гордо именовал ее "новым выходом в люди".
У женщины-лектора была прекрасно поставленная речь, и Юлия, не особенно вникая в смысл слов, стала, как ей показалось, успокаиваться от одного ее голоса, доброжелательно и энергично освещающего проблему, ставшую в последние полгода для Юлии главной в жизни. До этого она, как и все, разумеется, слышала о СПИДе и о жертвах "чумы двадцатого века", но все эти «ужастики» существовали как бы параллельно ее собственной жизни и никакого отношения лично к ней не имели. Уж она-то, коренная москвичка, счастливая жена и мать семейства, никак не могла отнести себя к группе риска…
Юлия вдруг поймала себя на том, что не может сейчас ни что-либо записывать, ни сосредоточиться на словах лектора. Внутренний холод делал ее внимание слабым, а мозг — вялым, и она не могла удержать нить мысли. Чтобы хоть чем-то заняться, она исподволь стала разглядывать зал.
Вот напряженно, приоткрыв рты в сосредоточенном внимании, слушают профессора девушки рядом с ней. Наивные, усмехнулась Юлия, еще на что-то надеются… Вот что-то сосредоточенно строчит в блокноте пожилой мужчина. А вот и сама лектор — профессор Анкудинова — ну, с ней все ясно: специалист, медик, инфекционист, опыт, знание языков… Она в курсе всех новинок фармацевтики, всех современных разработок; она применяет эти новинки на практике и видит результаты. Солидный научный авторитет. Но даже она смотрит на проблему без особого оптимизма. Случаи. Статистика. Возможности ремиссии. Слова умные и ученые. А за ними скрывается страшная истина, скрывается только одно — выхода нет. Нет его, понимаете?!
У Юлии сжалось сердце от безумной тоски. В мгновение ока она лишилась с таким трудом достигнутого равновесия. Боль и отчаяние снова охватили ее, и в который раз за эти месяцы она подумала: а может быть, легче просто закрыть на все глаза и прекратить борьбу?
"Господи, помоги мне, — прошептала она про себя, вспомнив, сколько сил потратил ее друг доктор Гена, уговаривая ее посетить Клуб. А сколько сил отняло у нее самой намерение собраться с духом и все-таки прийти сюда. И вот, пожалуйста, опять — расстроилась, потеряла весь свой природный оптимизм. — Смилуйся надо мной, Господи, не дай мне сдаться… Ничего исправить уже нельзя… Можно только бороться и ждать…"
Юлия знала, что теперь до конца жизни — до которого, вероятно, совсем недолго — она будет постоянно бороться с ВИЧ-инфекцией в своем теле. Хуже было то, что ей уже казалось, будто ужасная болезнь поселилась не только в ее плоти, но и в душе, в мозгу, в самум ее сознании… "Прекрати немедленно, — мысленно одернула она себя. — Нельзя замыкаться, сосредоточиваться только на себе. Посмотри: тут сидят люди, такие же как ты, с той же самой проблемой, и еще гораздо моложе тебя — им бы только жить да жить!" А гадкий внутренний голос эгоистично нашептывал ей: это их счастье, что они моложе; лекарство от СПИДа вряд ли найдут в ближайшее время, и даже если найдут лет через пять, то молодые, быть может, дождутся. А вот ты, если и доживешь, будешь уже такой развалиной, что вряд ли сможешь выдержать тяжелый курс лечения…
"Черт подери, неужели действительно все? — опять подумала Юлия. — Пожила, повеселилась на этом свете, сходила замуж, родила двоих детей, построила два дома. Вот и все?"
Почему-то именно прошлой ночью, перед решением прийти сюда, она поняла, что больна серьезно и безнадежно. Что жизнь уже никогда не будет прежней, веселой и праздничной, по-человечески естественной и понятной, а будут больницы, мучения, остракизм окружающих, вечная жалость к самой себе — не жизнь, а пытка, сплошные потери. И главная утрата — потеря свободы. Свободы всего — выбора, передвижения. Она — человек с ограниченными жизненными возможностями. А внешне такая же, как и вчера — все еще красивая, еще легкая, еще живая. К этой мысли привыкнуть было невозможно…
Она снова погрузилась в свои горести, уже привычно отчитывая себя за эгоизм: "Какая мешанина, какие глупости у меня в голове и какая я плохая. Грешная, непоследовательная, трусливая… Ну ладно, допустим, я действительно такая. А как же все остальные? Кто эти люди? Они тоже плохие — все до единого? И эти юные создания тоже совершили смертные грехи? И заразились потому, что любили кого-то? Если я наказана за свою неосмотрительность, то эти дети — за что? Неужели любить — это плохо?"