Валери Тонг Куонг
Провидение
…………………………. Эрику …..
«Претерпим же все с мужеством: ибо все происходит не случайно, как полагают, но в свое время».
Сенека
Valérie Tong Cuong
PROVIDENCE
© Editions Stock, 2008
© Ефимов Л., перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Goodbye Marylou[1]
– Э, только не в моем такси, дамочка. Может, это вы тут будете дерьмо убирать?
Я почувствовала, как бутерброд разломился у меня в руках и кусочек упал на пол. Ну же, ответь ему, Марилу, давай, скажи, что имеешь право поесть и чтобы тебя уважали, скажи этому придурку, что тебе плевать на него – просто плевать, ладно?
За несколько минут движение застопорилось. Почти без четверти два. Таким ходом я обязательно опоздаю.
– Простите, месье, а такая задержка это нормально?
Тип вздохнул, покачав плешивым черепом.
– Ну…
– Я хочу сказать… думаете, мы тут надолго застряли?
– А я что, медиум?
– Нет, конечно. Просто я очень тороплюсь.
Он похлопал пальцем по баранке.
– Как и все.
На мгновение мне вспомнились тысячи призрачных фраз, хлестких реплик, язвительных ответов, оставшихся незримо висеть в воздухе, потому что я на них так и не решилась – все эти гордые, ни разу не выпущенные когти.
На этот раз мы встали намертво. Из машины перед нами вышел мужчина и попытался определить, где пробка.
– Ну, что там за бардак?
– Толком не рассмотреть, – ответил мужчина. – Похоже, грузовик пытался свернуть на пешеходную улицу да застрял на перекрестке. Трудновато ему будет проехать.
– Что за дерьмовый квартал.
Таксист выключил зажигание. Вокруг нас дрожали на солнце выхлопные газы. Без десяти два. Руки влажные, сердце щемит, страшно хочется в туалет. Я тоже не медиум. Однако я вижу свое неизбежное будущее как на гигантском экране. Едва заметив меня, господин Фаркас выскочит из своего кабинета как угорелый. Вырвет сумку у меня из рук и призовет весь этаж в свидетели, завопив: «Только поглядите на эту рохлю, на эту камбалу вареную, на эту дряблую устрицу, не способную даже вовремя ксерокопии сделать!» Потом выхватит папки с документами и в бешенстве бросит мою сумку на пол, а напоследок унизит меня фразой типа: «И слушайте, сделайте с собой что-нибудь, Марилу, вы же потеете, как масло на солнце, надо ведь следить за собой! Спасибо за прекрасный образ нашей компании!»
Не надо быть медиумом, чтобы догадаться: никто и бровью не поведет. Все опустят головы, будут рыться в своих ящиках, притворятся, будто звонят по телефону. Довольные тем, что я у них вместо громоотвода.
Я на них не сержусь: на их месте я и сама вела бы себя не лучше. Я уже давно смирилась с тем, что и в классе угнетенных есть собственная иерархия. Я в самом низу лестницы. «Но все-таки на лестнице», – подчеркнул господин Фаркас в тот единственный раз за десять лет, когда я осмелилась попросить прибавки. «Вы бредите, что ли, Марилу? В каком мире вы живете? Считаете себя обделенной судьбой? Так я вам скажу, что с вашей минимальной зарплатой и пособием матери-одиночки вы получаете в месяц больше, чем квалифицированный рабочий! Осторожнее, Марилу, стоит мне пнуть по стенке, и с потолка полтора десятка таких, как вы, посыплются!»
Он меня пугает, делает мне больно, но он прав: мне еще повезло. Достаточно выглянуть наружу. Взглянуть, например, на эту закупоренную улицу, которая воняет смертью: вон, бомж едва держится на ногах, прикрывает рукой глаза от солнца. Он, наверное, всего-то на пять-десять лет старше меня, а выглядит стариком. Явно одиночка, если упадет, никто им не заинтересуется – и он тоже никем не интересуется. Это моя теория: чтобы выкарабкаться, достаточно чувствовать ответственность за кого-нибудь. И вот вам доказательство: мой Поло и я. Господин Фаркас может сколько угодно выдумывать для меня новые оскорбления, через день выливать кофе, который я ему приношу, дескать, он уже остыл, или слишком крепкий, или слишком слабый; стоит мне с улыбкой подумать о Поло, чтобы обо всем забыть. Или вот, еще лучше, его последнее сочинение: опишите затруднительную ситуацию, свидетелем которой вы были. Мой Поло рассказал, как его учитель французского вел урок в присутствии инспектора из академии[2], в то время как к его зубам прилип кусочек салата. Я ему сказала: «Поло, это скользкая тема, найди что-нибудь другое!» А он говорит: «Нет, где мне найти такую же смешную, особенно если это представить».
На следующий день учитель, краснея, вернул ему сочинение: «Ну и нахал же ты, Поло!» И поставил ему лучшую отметку в классе. Это Поло, мой рай, мое тайное оружие.
– Крепко застряли, я же вам говорю.
Я аж подпрыгнула. Такси не продвинулось ни на сантиметр. Бомж, солнце, стрелки моих часов. Полтора десятка с потолка посыплются, Марилу.
– Я выйду здесь.
– Вот те раз, – сказал таксист, оборачиваясь. – Не очень-то верится. А я, значит, езжай куда хочешь, так, что ли?
На зеркальце заднего вида раскачивалась подвешенная светящаяся фигурка – святой Христофор. Гораздо менее эффективный, чем Поло, это точно. Я добавила из собственного кармана два евро к сумме на счетчике со смутным и знакомым чувством, что я трусиха и при этом дура. Потом побежала зигзагами к входу в метро. Тяжеленная сумка резала плечо. Пять документов по пятьдесят страниц плюс приложения; уж лучше бы я взяла рюкзак – но такие мысли мне всегда приходят в голову слишком поздно.
Господин Фаркас настоял, чтобы встреча состоялась на нашей территории. Начало в пятнадцать часов. Я ничего не знаю о ее цели, кроме загадочной повестки дня, которую печатала сегодня утром, да о напряжении, которое царило у нас в конторе целых два дня, дольше, чем обычно. Начальство шушукалось, размахивая ультранавороченными калькуляторами. Господин Фаркас ходил из угла в угол, сжимая кулаки. Рвал газеты, даже не развернув. Надо сказать, что его там не больно-то жалуют, в этих газетах. Обзывают могильщиком, шкурником, падальщиком, это выводит его из себя. Его компания выкупает предприятия на грани разорения, потом оживляет их и перепродает с большим барышом. Ходят слухи, что он зарабатывает много денег, огромные суммы, и помещает их за границей, чтобы избежать налогов. Поговаривали даже об отмывании денег, о русской мафии – это правда, русских часто встречают в наших коридорах. Наверняка по этой же причине утром на прошлой неделе какая-то маленькая женщина с седыми, очень коротко остриженными волосами наведалась к господину Фаркасу. Конечно, никто мне ничего не объяснял, но я же не дура: с маленькой женщиной пришли двое вооруженных до зубов полицейских, и она, похоже, была в отвратительном настроении. Все время, пока длился визит, полицейские охраняли этаж, насупившись и не выпуская из рук свое оружие, словно ожидали террористической атаки. Им удалось напугать меня до смерти. Потом женщина ушла вместе со своим эскортом, и вид у нее был еще более упрямый, чем по прибытии. Проводив их до лифта, господин Фаркас вызвал к себе в кабинет финансового директора и похлопал его по плечу с удивительной фамильярностью. По всей видимости, он был доволен своим днем.
В переходе пахло потом и пылью. Я уже готовилась пройти через турникет, когда услышала приближение поезда. Подумала о Поло, которому твержу каждый день, чтобы никогда не бежал, не догонял поезд. Но ведь Поло-то не работает на господина Фаркаса, и если я плачу студенту Политехнической школы (я точно сказала – Политехнической!) два раза в неделю, чтобы он повторял с ним уроки, так это ради того, чтобы сын мог выбрать себе другую жизнь, не такую, как моя. Так что я рванула как сумасшедшая со своей сумкой, которая свирепо отбивала такт по моей лопатке, скатилась по лестнице, перескакивая через ступеньки, и, когда уже зазвенел звонок, ворвалась головой вперед в вагон в тот самый миг, когда закрывались двери.
– Это ведь не последний, – заметила дама, сидевшая на первом откидном сиденье.
– Знаю, – отозвалась я.
– Опасно все-таки…
– Не хочу потерять работу.
– Понимаю, – заключила она, глядя в пустоту.
Я присмотрелась к своей соседке внимательнее. Что-то меня в ней тронуло. Я постаралась отогнать это ощущение, но нет, невозможно. И вдруг поняла: эта дама похожа на меня. Я повернула голову, оглядела людей вокруг: мы все были похожи друг на друга. У нас, наверное, были разные лица, разный пол, цвет кожи или волос, но у большинства был тот же затравленный вид, та же манера сутулить плечи и распускать живот: мы принадлежали к одной породе, изнуренной одними и теми же битвами.