Александр Михайловский, Александр Харников
Время собирать камни
Часть 5
Мы наш, мы лучший мир построим
14 (01) октября 1917 года, Полночь. Петроград. Казачьи казармы на Обводном канале.
Эти трехэтажные здания строгого казенного вида на берегу Обводного канала знал каждый петербуржец. В них уже более полувека располагался Лейб-гвардии Казачий полк, сформированный из лихих наездников, выходцев с берегов Тихого Дона. Правда, сейчас, когда уже четвертый год шла страшная и кровавая мировая война, настоящих гвардейских казаков в этих казармах практически не осталось, так что в солдатских и офицерских корпусах жили обычные станичники из казачьих полков.
Большая часть их уже успела повоевать, понесла немалые потери, вдоволь хлебнула лиха, и была отведена в Петроград на переформирование. Здесь полки и застряли в ожидании приказа, который решил бы их судьбу. Правда, на фронт никому из казаков уже не хотелось: воевать неизвестно за что, нести потери и кормить вшей на фронте. И это в то время, когда другие – окопавшиеся в тылу интендантские крысы, и мальчики из богатых семей в мундирах «земгусаров» – разворовывали военное имущество, набивали карманы шальными деньгами из государственной казны и целыми вечерами не вылезали из дорогих ресторанов, прогуливая наворованное в обществе дорогих проституток.
Нельзя сказать, что казачки сочувствовали большевикам, но и за правительство Керенского они отнюдь не рвались класть свои головы. Во время передачи власти, когда юнкера в военных училищах попытались выступить против нового правительства, казаки заявили прибывшим сладкоголосым агитаторам, призывавшим их «спасти Россию от новой власти, возглавляемой немецкими шпионами Лениным и Сталиным», что они хранят политический нейтралитет, и в столичные политические игры играть не собираются. Пусть господа политики поищут дураков в других местах.
К тому же многие из станичников сразу засомневались насчет «немецких шпионов». Ведь в газете «Рабочий путь», которая дошла и до казачьих казарм, сообщалось, что эти «шпионы» уже ухитрились как следует врезать германцам при Моонзунде. «Вот так шпионы! – думали казаки. – У германцев, почитай, целый корпус в море бесследно сгинул. Не, братцы… – чесали они в затылке, – что-то тут не так. Пообождать надо и приглядеться, а то как бы впросак не попасть…»
Об этой самой большевистской эскадре, корабли которой отличились в сражении с германцами, среди казаков ходили самые разные слухи. Также поговаривали и каких-то не менее таинственных войсках, что должны со дня на день прибыть в Петроград. Возможно даже и такое, что эти войска уже прибыли, просто казаки, в силу своей оторванности от городских новостей, этого просто не заметили.
Старший урядник Горшков клялся и божился, утверждая, что, находясь у своей зазнобушки в Стрельне, своими глазами видел какие-то удивительные боевые машины, двигавшиеся по Петергофскому шоссе в сторону Путиловского завода.
– Братцы, – говорил старший урядник, размахивая зажатой в руке дымящейся трубкой-носогрейкой, – было это, значится, аккурат двадцать девятого. Сижу я, стало быть, у Катьки, чаи с вареньем гоняю – тут шум, грохот, лязг… Ажно дом затрясся. В окно выглядаю, смотрю – по Петергофскому шоссе прут такие чудные железные коробки. Каждая с твой сарай размером, и с пушкой не меньше трехдюймовки – вот ей-Богу! И прут, и прут, и прут, и прут… Братцы, я до двух десятков, досчитал и сбился. И у каждого на боку знаки – белый номер из трех цифирей и флаг андеевский. Я, братцы, с августа четырнадцатого на фронте. Все довелось повидать, но вот такое впервой…
Учитывая, что старший урядник два года был на фронте, где за отменную храбрость и находчивость получил два «Георгия», в военном деле он разбирался неплохо, и о разной боевой технике знал не понаслышке.
Хорунжий Тимофеев, в свою очередь, рассказал, что, прогуливаясь по Кирочной утром все того же двадцать девятого сентября и проходя мимо Таврического сада, он стал свидетелем удивительнейшего события. Дескать, в сад, на площадку, на которой раньше богатые горожане обучались верховой езде, прямо с неба опустился странный аппарат с двумя винтами сверху, а на борту андреевский флаг намалеван. Из аппарата, как заводные, повыпрыгивали какие-то чудные солдаты, в невиданной ранее пятнистой форме, вооруженные такими же невиданными карабинами. Они что-то выгрузили, что-то погрузили в этот аппарат, после чего тот свечой взмыл в небо и умчался куда-то в сторону Выборга.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Казаки понимали, что события в Петрограде приобретают весьма странный оборот. Где это видано, чтобы правитель России сам, без борьбы, отдавал власть сопернику и удалялся в отставку? Командование казачьих полков, еще раз посовещавшись, решило, что не стоит лишний раз влезать в дела политические. Власти сами разберутся, кто из них самый главный. Ну а простые казаки и тем более придерживались старой солдатской мудрости – быть подальше от начальства и поближе к кухне.
Избранные еще летом этого года полковые комитеты 4-го и 14-го казачьих полков находились под сильным влиянием большевиков. Их делегаты решили отправиться в Смольный, чтобы там разобраться в происходящем. Вернувшись оттуда, они собрали сход всех членов полковых комитетов и долго о чем-то шушукались. Ну, а потом заявили, что и в самом Смольном, где находился ЦК большевистской партии, сам черт ногу сломит.
Оказалось, что одни из видных большевиков, многие годы боровшихся против царизма, выступают за новую власть и председателя Совета Народных комиссаров Сталина, а другие – за тех, кто называл себя «старыми большевиками». Главным среди «старых большевиков» был Андрей Уральский, или, как его еще называли, Яков Свердлов. О предательстве народной революции в Смольном говорил также председатель Петросовета Лев Троцкий. Говорил он много и красиво – заслушаться можно.
Так получилось, что делегаты казачьих полковых комитетов первыми в Смольном попались к противникам новой власти. Да это и не удивительно, ведь сторонники Сталина занимались в это время не прекраснодушной болтовней, а созданием Совнаркома – это именно ему предстояло вытаскивать Россию из той задницы, в которую ее провалили краснобаи вроде Керенского. Короче, поболтавшись по Смольному, казаки попали в объятья сладкой парочки Свердлов-Троцкий и вдоволь наслушались о том, что Сталин предал революцию, окружив себя генералами-золотопогонниками, и теперь хочет отправить казачьи полки на фронт, чтобы бросить на германские пулеметы. А потом вообще уничтожить все казачьи вольности, а войсковые земли на Дону отдать иногородним. От таких известий и речей у многих станичников голова пошла кругом. Они не знали, кому и верить. Положим, на то, предал Сталин революцию или нет, им было глубоко начхать. Но в тоже время им совсем не хотелось ни идти под пулеметы, ни отдавать свою землю иногородним. Расея большая, и земли в ней много, нехай идут куда-нибудь еще.
Но в том же самом Смольном у одного из членов полкового комитета 14-го полка, подхорунжего Круглова, состоялась случайная встреча с одним интересным человеком. Подхорунжий шел по коридору, и вдруг увидел одного из тех самых «пятнистых» солдат, о которых два последних дня было так много разговоров. Три лычки унтер-офицера и общий подтянутый вид «пятнистого» подсказали Круглову, что перед ним человек знающий и бывалый.
Унтер сидел на широком подоконнике и, прижимая локтем к боку короткий карабин со странным изогнутым магазином, пил из жестяной кружки горячий чай. Рядом с ним на тумбочке стоял горячий чайник и лежала пачка галет. Подхорунжий, не евший с утра, почувствовал, что в животе предательски забурчало. Он поднял глаза и встретился с казаком взглядом. Неожиданно лицо его озарила широкая улыбка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– О, зёма! – сказал он странное для подхорунжего Круглова слово. – Присоединяйся!
Подхорунжий не стал отказываться. С первых же слов по характерному произношению Круглов понял, что унтер откуда-то из их краев. И действительно оказалось, они земляки – оба родом из Второго Донского округа Области Войска Донского, из станицы Нижне-Чирской. Правда, этот унтер, назвавшийся Федором Мешковым, служил не в казачьих частях. Хотя, по его словам, он происходил из казаков, а не из иногородних. И звание его, как выяснилось, не унтер-офицер, а невиданный в русской армии сержант. Да и часть, где он служил, тоже была не совсем понятной – какая-то краснознаменная гвардейская бригада морской пехоты.