Гермиона очнулась первой, ахнула, порывисто прижав руку к груди, резко дернулась, оглянувшись.
— Быстро прячьтесь! Быстро!
Сжала палочку в пальцах, невербально призвала брошенную на лестнице мантию-невидимку и четким движением накинула ее на оторопевших Поттера и Уизли, в ту же секунду растворившихся в воздухе — только чья-то рука ещё мгновение опиралась на перила, но потом исчезла и она.
Малфой не услышал ничего подозрительного, однако интуиция в который раз подсказала поверить Грейнджер, и он не посмел не прислушаться. Успел наложить дезиллюминационное буквально за какие-то секунды до едва не свершившейся катастрофы (впрочем, сильно сомневался, что его жалкие попытки слиться с окружающей обстановкой проведут Темного Лорда, небезосновательно казавшегося Драко абсолютно всесильным). Поттер и Уизли — поняли ли они, что происходит? Успели ли исчезнуть незамеченными? Стараясь абстрагироваться от собственного оглушительного сердцебиения, резонно рассудил, что немедленно узнал бы, если что-то сразу пошло бы наперекосяк. Теперь же перед ним была только сосредоточенная, серьёзная Грейнджер.
О, нет, конечно же не только. Он был здесь тоже. Темный Лорд был здесь — бесшумный, неотвратимый, внушительный; еще более страшный, чем Драко помнил.
Паника растекалась по телу мелкой дрожью, знакомым тремором, который невозможно было контролировать. Ощущение нехватки воздуха сдавило грудь; Драко изо всех сил старался держать себя в руках и не издать ни звука — полностью сосредоточившись на этой задаче, он сделал шаг назад, в небольшую нишу, и лишь в последний момент понял ошибочность этого действия: теперь часть обзора была от него закрыта — он не видел лица Грейнджер, только спину, напряженную, неподвижную.
Высунуться и снова рискнуть жизнью? Он и так успел уже с ней пару-тройку раз проститься.
Он слушал. Весь обратился в слух, стараясь уловить хоть каплю истины в этих голосах: обожаемом — тихом, нежном — и ненавистном, пугающем, в этих шипящих, резонирующих в мозгу и заставляющих трястись от воистину первобытного ужаса. В первые секунды смысл произносимых Темным Лордом слов даже не доходил до Драко; он в каком-то паническом ступоре не сводил глаз с Гермиониной обнаженной спины (что за странный крой у этого платья?!), только теперь случайно заметив на ее лопатке длинный ровный тонкий шрам, оставленный, очевидно, тетушкиным проклятием.
Голос, только голос, этот шрам и собственная паника — больше ничего и не осталось во вселенной, все остальное погрязло в сизой дымке беспамятства. Волосы на загривке вставали дыбом — «Ну, здравс-ствуй, милая…». Замер, улавливая движение краем глаз, боясь повернуть голову и выдать себя. Милая?
— С кем ты говорила? — интонация была нечитаемой, казалась ровной, даже спокойной — как и всегда, обман; как и все, что было с ним связано — обман, манипуляция и только.
— Ни с кем.
— В самом деле? А мне показалось, что я, определенно, кого-то слышал.
— Вам показалось.
— Дерзишь? — Темный Лорд обошел ее, оказавшись теперь на виду — поступь мягкая, до странного плавная, — и черная мантия всколыхнулась за его спиной. — Понимаю. Как странно, Нагайна утверждает нечто совершенно противоположное… — сердце снова пропустило удар, а потом рванулось, колотясь о грудную клетку. Драко совершенно забыл о том, что Нагайна действительно способна о чем бы то ни было сообщить хозяину, но испугаться еще сильнее просто не успел: Темный Лорд будто совершенно парадоксально потерял интерес к присутствию предполагаемых посторонних. Не стал искать, даже не оглянулся, как будто ему было попросту все равно. Что все это значит?.. — Но мы с тобой не договорили. Ведь последний наш разговор завершился совершенно не так, как я предполагал. Так как ты думаешь, удалось ли тебе?
Лорд Волдеморт подошел к Гермионе сзади, слишком близко. Гораздо ближе, чем казалось… допустимым. В ту секунду Драко увидел его лицо невероятно ясно — вся фигура его попала в поле зрения, контур ее в зимнем дневном свете казался слишком четко очерченным, но именно лицо поразило его снова, так же, как когда он увидел его впервые несколько лет назад. Мгновенно покрывшийся испариной, он вспомнил вдруг последние годы, проведенные в страхе перед этим лицом; постарался не дышать совсем, увязая в собственном ужасе, необузданном любопытстве и нетерпении. Удалось. Ли. Тебе? Произнесенные вкрадчивым шепотом, слова эти казались чем-то сакральным, величайшей тайной, оседали на подкорке, так и продолжая эхом звучать в голове. О чем шла речь? Парадоксально, но здесь каким-то образом кипела жизнь, своя жизнь, наполненная своими событиями и неведомыми эмоциями, посторонними, чужими. Что-то случилось, происходило здесь, происходило между ними, что-то, что заставляло Гермиону Грейнджер поступаться здравым смыслом, затягивало ее во тьму. Даже теперь, испуганная и притихшая, она определенно ни капли не походила на плененную принцессу, не была «дамой в беде», не имела ничего общего с той чудесной картинкой, что Драко успел себе нарисовать. С той Грейнджер, что сидела на коленях на полу гостевой спальни, когда он впервые услышал её пронзительный крик. Но кем тогда она стала, черт возьми?..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не понимаю, о чем вы. — Грейнджер явно старалась звучать непринужденно, но выдохнула слишком шумно, выдавая собственное напряжение — так, что даже Драко стало очевидно, что Гермиона лжет. Актрисой она была весьма посредственной, а уж с таким проницательным зрителем…
— …Ведь если удалось, то я наконец-то могу убить тебя без зазрения совести, — продолжил Тот-Кого-Нельзя-Называть, вновь обходя ее по кругу — излюбленная его манера вести разговор: дать оппоненту почувствовать себя жертвой окончательно и бесповоротно. — Как тебе, должно быть, известно, можно многое построить на страхе… Но ты не боишься смерти и так парадоксально и глупо боишься вечной жизни. Так как ты считаешь, получилось ли?
Его невозможно обмануть, Гермиона!
— Не представляю, о чем… — она попыталась было обернуться к нему, стоящему сзади, ответить резче, быть убедительнее, но он перебил ее, раздраженный очередной жалкой попыткой солгать ему, заметной даже Драко, который, в свою очередь, совершенно искренне не представлял, о чем говорил маг, и многое был бы готов отдать за то, чтобы наконец понять. Любопытство снедало его похлеще страха.
— Я размышлял о произошедшем, девочка. И разгадал твой план. Но, знаешь… риск того стоил. Ведь твой план ни капли не противоречит моему.
Нет, слишком близко! В груди защемило, засосало под ложечкой. Почти на ухо ей, тихо, но четко произнес он свои последние слова. Он был слишком близко, стоял почти вплотную к Гермионе (к его Гермионе — где-то глубоко в душе Драко все еще на это надеялся!), и он ничего не услышал бы, если бы и сам не находился в полуметре от разворачивающейся сцены, которая превратилась теперь во что-то столь интимное, что захотелось немедленно зажмуриться и сглотнуть слюну, ставшую вдруг вязкой. Длинные пальцы — серые, когтистые, отвратительные пальцы — прикасались к ее плечам, спине, и это (прямо как гребаная Нагайна!), кажется, ни капли не отталкивало Грейнджер. Драко показалось, будто его окатили ледяной водой — она не вздрогнула, не попыталась отстранится, напротив, даже едва ли не подалась назад, спиной — обнаженной, мать ее, спиной! — к его груди. Малфою хотелось протереть глаза, а еще — подойти и надавать Грейнджер по щекам, чтобы очнулась, наконец. Он не мог поверить в то, что видел, и снова, снова слова Поттера болью резанули виски: «И что это за суперсветлая магия такая? — Любовь…».
— Не надо… — взмолилась она тихо. Расслабленная. Такая, черт возьми, любимая и чужая…
Да нет… Пожалуйста, Грейнджер, нет, ты не могла…
Лорд Волдеморт аккуратно сжал ее плечи. Да как это вообще возможно?! Огладил ее руки. Никакой реакции, никакой логичной реакции, Мерлин! А потом развернул ее к себе, резко — она едва не оступилась, запутавшись в длинном подоле — ни капли нежности, еще мгновенье назад обманувшей Малфоя своей крамольной противоестественностью. Только теперь он смог разглядеть ее лицо и не сумел прочитать его выражения.