Как и всегда, весь вечер она провела за чтением, просидела на полу возле кровати, обложившись книгами и, конечно, совсем забыв о времени. Обычно она читала самозабвенно, стараясь увязнуть в текстах, смыслах, рифмах или формулах. Было все равно, что читать — все что угодно, лишь бы не тонуть в воспоминаниях и неосознанных попытках нащупать в самой себе чужое присутствие. Постоянное присутствие. Он всегда был рядом. Но именно сегодня тексты попадались сплошь не те, а вишенкой на торте стало вот это — неизвестно откуда взявшийся в ее тщательно и любовно собираемой личной библиотеке Тагор.
Небольшую комнатку в мансарде постепенно заполняли тени, и Гермиона, взмахнув палочкой темного дерева, задумчиво наблюдала за тем, как одна за одной в воздухе загораются свечи. Машинально достала очередной фолиант из стопки и расположила на коленях, открыла титульный лист, принялась бездумно перелистывать страницы. Никакой внешний свет не может заставить отступить тени, поселившиеся в душе.
Как же не хотелось говорить с кем-то этим вечером. Делать вид, будто она рада. И Нагайна так очаровательно пригрелась, вновь успокоившись и опустив голову с кровати на гермионино плечо… Черт, ну почему ему вздумалось прийти именно сегодня?..
Они не виделись с Драко уже чертову уйму времени; по правде сказать, столько, что теперь она и сама не знала, готова ли к этой встрече. Прошло так много, что, когда он в короткой записке объявил, что заглянет «на ужин», она сначала не поверила своим глазам. Потом разозлилась. Но в итоге не посмела отказать — ему и самой себе.
А отказать очень хотелось. Гермиона убеждала себя, что за те месяцы, что они не виделись (с того самого дня!), ей стало совершенно наплевать на Драко Малфоя, и эфемерная, в самом деле ничего не значащая надежда на дружеские отношения (черт, хотя бы на один разговор!) с человеком, волею судьбы ставшим ей на время близким, рассыпалась в пыль. Но в действительности ловила себя на странном ощущении, посещавшем ее крайне редко, но отравлявшем относительно спокойное существование последних месяцев: она была обижена — на него ли, на обстоятельства, не все ли равно. Со временем тот удивительный порыв его стал казаться чем-то невозможным, несуществующим, однако факт оставался фактом — именно Малфой забрал ее, рыдающую над мертвым, из плена собственного дома. Гермиона очень смутно помнила, что именно происходило тогда, как, куда и сколько раз они переместились, кто и что говорил, была ли за ними какая-нибудь погоня… Почему-то в какой-то момент перед глазами вновь возник Дувр — те самые меловые скалы, подтачиваемые извечным ветром и волнами (по всей видимости, Малфой испытал слишком сильный стресс и совершенно забыл, куда трансгрессировать), за ним — Хогсмид и лишь потом — Тинворт, но оказавшись на мокром прибрежном песке, они обнаружили, что Драко с ними больше нет. Тогда Гермиона, поглощенная смятением и горем (личным, ужасным, иррациональным), не придала этому ни малейшего значения. Но Драко не объявился ни на следующий день, ни через неделю. Ни через месяц.
«Темный Лорд повержен!» — кричали отовсюду заголовки газет. «Он пал, погиб, убит!» — шептались в пабах и на улицах. Все верно. Так оно и было.
…Она тогда почти не выходила из отведенной для нее комнатки в «Ракушке», все лежала и смотрела в потолок, осознавая, беспрерывно размышляя, стараясь вытащить себя, наконец, на поверхность из сумрачной пропасти. Она не плакала больше. Она думала о прошлом, будущем и смерти, о страхе, безрассудстве, рациональности и храбрости. И почему-то о Драко. Она не замечала за собой подобных мыслей раньше. Всему виною был, очевидно, его странный поступок, совершенно выбивающийся из образа «типичного Малфоя»: ведь невозможно было поверить, что он явился туда за ней! Рискнул жизнью, только чтобы вызволить вечно презираемую им «грязнокровку». И то, что он… Точнее, то, что Драко увидел в мэноре… Он, разумеется, был разочарован в ней до глубины души; так сильно, что теперь не хотел даже видеть. И она не могла его винить. Не должна была. Но обида, колкая, ядовитая, разливалась по венам все равно, против ее воли. Он же прекрасно знал! Он, Драко — не Гарри, не Рон, а именно Малфой знал (или должен был знать!) о том, каково ей было все это время…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мысли эти перемежались с терпкой горечью о случившемся и невозможном, о разбитых надеждах на неизвестное и о том, чему никогда не суждено было произойти. О том, чего нельзя было допустить и чему противостоять. Гермиона справлялась с собой с трудом. Его душа так глубоко пустила корни, что это не могло пройти бесследно.
Конечно же, сразу стало ясно, что ничего не получилось. Ее план (Мерлин, это было, кажется, в прошлой жизни) с треском провалился, но ту ночь у камина она запомнила навсегда, уже несколько раз порывалась наложить Обливиэйт на саму себя (ах, как это было бы прекрасно — забыть обо всем!). Теперь он точно был мертв, Гермиона своими глазами видела, как он — всегда безупречный, непоколебимый и высокий — осел на пол, повалился так совершенно… по-человечески. Упал некрасиво, глупо. Глупо хотя бы потому, что никогда не собирался умирать. Она прекрасно помнила это мгновение — единственное мгновение, миллисекунду, когда в его глазах отразился ужас, первобытный страх, но не за себя — за нее. Его движение — защитить! — было абсолютно рефлекторным, она поняла это сразу, в отличие от не поверивших своим глазам свидетелей. Все произошло слишком быстро, он оттолкнул ее с траектории смертельного проклятия и сам же попал под него — совершенно случайно! Не могло быть иначе. «Тот-Кого-Нельзя-Называть сошел с ума», — бормотал Рон потом, в «Ракушке», глядя в пол, когда Гермиона все же собралась с силами и решилась на первый и единственный полуоткровенный разговор с друзьями. — «Он спятил, он спас тебе жизнь». Гермиона усмехалась сквозь слезы. Возможно, это мгновение, напротив, могло бы стать единственным в его жизни, когда он был нормальным. Могло бы. Но не стало. Случайность. Глупая и смешная.
Столько поставить на нее, пленницу-грязнокровку, столько планов построить и… почувствовать столь многое, испытать все это, совершенно человеческое и настоящее… чтобы потерять под случайным проклятием! Он не жертвовал собой; по крайней мере, ненамеренно. Тем более ироничным казалось произошедшее. Но для нее, для Гермионы Грейнджер, это стало куда более личным, всеобъемлющим, предопределяющим. Смерть — это приключение, говорил когда-то Гарри, неосознанно, должно быть, повторяя слова классика. Для него смерть могла быть приключением в самом полном смысле этого слова, но стала ли? Она не знала. И не желала знать.
На «техническую сторону вопроса» отвлекаться не хотелось, и непрошенные мысли эти Гермиона гнала от себя вполне намеренно, каждый раз обещая себе подумать об этом когда-нибудь в другой раз. Она понятия не имела, что стало с ним на самом деле, но точно знала одно: осколок его души никуда не исчез. Иногда ей даже чудилось, будто он сам темной тенью стоит за ее спиной, но в действительности он оказывался не больше, чем миражом, мороком. Кошмаров больше не было, остались одни ощущения сродни фантомной боли. Лишь изредка просыпалась среди ночи со смутным предчувствием грядущего. А еще — видела бесконечные коридоры мэнора. Портреты. Спальни. И Драко.
О Малфое она услышала неожиданно и, как назло, именно в тот момент, когда решила для себя, что отныне и навсегда вся эта история должна остаться в прошлом. Узнала из газет спустя месяцы: каким-то непостижимым образом с него были сняты все обвинения, и даже более того — Малфой неожиданно для всех оказался на серьезной должности в Министерстве и стремительно поднимался по карьерной лестнице еще выше. Он вернул себе фамильный дом, привел его в порядок и жил там, по слухам, в полном одиночестве: родители его почему-то так и не вернулись с материка. Периодически младший Малфой устраивал благотворительные вечера, перечисляя баснословные суммы с личного счета в пользу пострадавших от режима Волдеморта. Гермиону Грейнджер туда никогда не звали (хотя, справедливости ради, стоило отметить, что она и сама бы ни за что не вернулась в мэнор). Гермиона верила, что ей наплевать, но каждое упоминание его имени в газетах ранило не хуже пресловутого «Хлыста»: по какой-то таинственной причине она думала о Драко чаще, чем хотелось бы. В душе она тешила надежду, что случившееся сблизило их, но ошиблась, и это было отчего-то больнее, чем ей представлялось.