— Давай я все разберу, а ты пока пригладь перышки, — предложил он, и хоть это забавное предложение и не отличалось элегантностью, Олю оно почему-то очень растрогало. Она уже с удовольствием сменила футболку на красивое летнее платье, расшитое пестрыми бабочками, причесалась и даже брызнула на волосы капельку душистой воды.
Тем временем Айвар выложил на кухне продукты, которые немало удивили Олю, — кусок нежно-розового тамбовского окорока, твердый сыр, хрустящие багеты, миниатюрные помидоры, упаковку клубники, бутылку виноградного сока и даже несколько банок с консервами. Также у него были при себе хорошие порции сладкого пирога со сливой и абрикосами и коробка очень красивых шоколадных конфет.
— Айвар, ну зачем ты, — промолвила Оля, хотя ей все это было очень приятно, — тебе же теперь лучше поберечь деньги. Мало ли как что повернется?
— Ерунда, Оля, не думай об этом, — отмахнулся парень. — Могу я, в конце концов, позволить себе немного радости? И насчет денег не беспокойся, на мои скромные нужды мне всегда хватит, тем более в Эфиопии. Там жизнь недорого стоит, во всех смыслах. Я вот еще кое-что хочу тебе подарить, на память.
Он протянул ей деревянный лакированный шарик на блестящей ленточке, выкрашенный матово-золотой краской и расписанный яркими желтыми цветами.
— Такие цветы у нас в Эфиопии являются новогодним символом, как здесь елочки, снежинки и прочее, — пояснил Айвар. — Я его когда-то купил у мастера, который тоже много бывал в России и до сих пор помнил снег, мандарины и вот такие украшения. Эфиопы, как ты понимаешь, елку не наряжают, да и отмечаем мы Новый год совсем в другое время, но он в знак симпатии к России сделал несколько таких игрушек по ее традициям. Так что заранее дарю его тебе к русскому Новому году.
— Спасибо, — тихо сказала Оля и улыбнулась, несмотря на то, что мысли о завтрашнем дне все еще угнетали ее. Спрятав шарик, она ополоснула мельхиоровый заварочный чайник с лаконичным советским дизайном и достала коробочку с чаем.
— Извини, что кофе нет, — добавила она. Вдруг Айвар мягким доверительным жестом притронулся к плечу девушки.
— Ну что ты грустишь, Оленька? Такому солнышку это не к лицу, особенно когда природа за окном хмурится.
— Я думаю о том, что с тобой будет, — вздохнула она. — Неужели ты теперь туда вернешься?
— Может быть, — невозмутимо ответил Айвар. — Но не надо сгущать краски. По-моему, Данэ волнуется больше, чем я сам, потому что он никогда там не жил. А я-то жил, к тому же, в восемнадцать лет прибыл в этот город босой, с провиантом в пачку сигарет и с дикой кашей в голове, но мне все-таки удалось выжить. Так что теперь и подавно не пропаду.
— И что ты думаешь делать?
— То же, что намеревался: буду ходить за больными. Я мечтал об этом всю жизнь, и если бы у меня не произошел сдвиг из-за трагедии, то давно бы уже выучился и сейчас был хорошим медбратом. В Аддисе устроюсь в больницу, начну с мытья, уборки и другой прозы жизни, а там и образование смогу получить.
— Значит, ты не разочаровался в своей мечте? — улыбнулась девушка.
— С чего бы это? — удивился Айвар. — Без скептиков ни одно полезное дело не обходится. Здесь я многое понял, и хоть и не успел всего сказать Андрею Петровичу, на будущее мне это пригодится.
— Ты как будто и не очень расстроен, что свадьба сорвалась, — вдруг заметила Оля.
— Я немного обижен, Оленька, но не из-за свадьбы. Да и сам был не лучше Нерины: двое перезрелых подростков сговорились и решили поиграть во взрослую самостоятельную жизнь. Просто надо было вовремя остановиться, еще после того дурацкого разговора на даче. Но кто же умеет признавать ошибки? В конечном счете мы избежали самого плохого: не поженились. Мне только своей репутации жалко, а в остальном...
— А что ты не успел сказать Андрею Петровичу?
— Это пусть останется при мне, Оля. Тебе я только скажу на будущее: не надо быть слишком строгими к тем, кто однажды попал на кривую дорогу. Мужская проституция отнюдь не сплошной рай, за который еще и приплачивают, это плохо, грязно, а зачастую еще и опасно, и на одну славную девушку найдется десять таких, которые смотрят на тебя как на использованный тампон. И наверное, это поделом. Потом я уже научился говорить «нет», но сначала-то был совсем пацаном, да еще нищим и одиноким, внутри творился полный разброд и ни одной родной души на свете! В то время было всякое, честно тебе скажу, но откуда у меня могла быть воля к сопротивлению? — Айвар вздохнул и печально улыбнулся. — Какой мне был смысл печься о своем моральном облике, если я не знал, что со мной будет завтра? Вы плохо понимаете, что это такое, и не дай бог...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Но все-таки почему ты тогда сравнил это с уходом за тяжелобольными?
— Потому что все это — жизнь, Оленька, с тех сторон, о которых не принято говорить, но от них никуда не деться. Каждый как может пытается заявить, что он живой человек, а не проект по созданию идеальной личности, и у одних это слезы, а у других — аморальное поведение. И кто знает, не пройди я через такое в юности, может быть, сейчас был бы менее терпимым к людям.
Тем временем Оля заварила чай, сделала бутерброды и нарезала пирог.
— И почему ты всегда так стараешься всех накормить? — сказала она, заметно повеселев.
— Да просто люблю когда люди сыты и здоровы, — отозвался Айвар. — Так что давай, не отставай, и самочувствие у тебя сразу улучшится. У меня сегодня тоже весь день не было аппетита, а сейчас вот что-то разохотился. А немного покурить у вас можно будет?
— Никаких проблем, папа тоже всю жизнь смолит, так что мы привыкли.
За едой они беззаботно болтали и шутили. Айвар заметил, как светло-русые волосы девушки в свете лампы переливались легкой рыжинкой, и подумал, что она сейчас удивительно похожа на осеннюю лесную нимфу.
— Слушай, Айвар, — спросила вдруг Оля, когда они поели и она собрала посуду, — а тебе вообще нравятся белые девушки?
— То есть? — удивился Айвар. — Ты что, имеешь в виду интим?
— Ну да, а что? — сказала Оля, хотя сама уже успела пожалеть о своей несдержанности. — Просто интересно, есть ли какая-то разница...
— А, в этом смысле? — усмехнулся он добродушно. — Ну если честно, то с негритяночками мне всегда было комфортнее. Родное — оно и есть родное, даже в такой прозе жизни. К тому же, белые девушки гораздо более зажатые, сколько ни пытаются выглядеть раскрепощенными.
— Да? — задумчиво произнесла Оля. — Но не всегда же так, бывают исключения...
— Странный какой-то разговор, Оленька, — сказал Айвар, пожав плечами. — Звучит так, будто ты хочешь мне что-то предложить.
— А если я хочу? — сказала Оля изменившимся голосом и внимательно на него посмотрела. — Такой вариант ты никак не рассматривал? Потому что я такая хорошая и правильная, а значит, заслуживаю только дружбы и уважения к своему глубокому внутреннему миру?
— Оля, — ответил Айвар после паузы, заметно растерявшись, — ты хорошая и правильная, тут я ничего не могу возразить, но это не значит, что тебя нельзя желать как женщину. Просто меня эти разговоры как-то не вдохновляют. Если что, я уж точно пришел к тебе не для того, чтобы получить взамен... нечто подобное.
— В это я как раз верю, — вздохнула Оля. — Ты действительно пришел из добрых побуждений, и у тебя даже в мыслях не было ничего грязного. Потому что знаешь... вот есть такие девушки, про которых нельзя ничего такого подумать, они для этого слишком хорошие! Их можно уважать, можно жалеть, можно жаловаться им на других девушек — тех, которые не такие хорошие, но с ними почему-то хочется иметь другие отношения...
— Так, все, — тихо, но очень решительно сказал Айвар и взял Олю за плечи. — Во-первых, я ни на кого тебе не жаловался, не наговаривай. Во-вторых, я жалею любую женщину, а уважаю только поступки. Но при чем здесь вообще какие-то «другие отношения»?
— При том, что я тебя люблю, — вырвалось вдруг у Оли.
Айвар взглянул на девушку с изумлением и негромко переспросил: