— Ну я же вам уже который раз сказал, — вразбивку, делая паузы после каждого слова, — если бы вдруг удалось то самое — осуществить хроносдвиг на территории радиусом всего в сто километров, то все органические структуры, включенные в поток реального времени (это подразумевались живые существа всех типов и видов), оказались бы вне нынешнего времени.
— А где? — заинтересованно спросил вдруг Розенцвейг, до которого тоже кое–что дошло.
— Я так предполагаю, что точно там же, но слегка сбоку. В целости и сохранности, почему и не считаю свою деятельность попыткой геноцида. Вообразите — если включить генератор несколько западнее Иерусалима, то в зону его действия как раз и попадает практически весь Израиль в его канонических границах. От Назарета и до пустыни Негев.
— И?
— Я подумал, что вот тут всем и станет хорошо. Поскольку на неорганические, точнее — на неживые объекты хронополе воздействовать не должно, каменные постройки и даже деревянные изделия воздействию времени подвержены очень мало, для них и века почти ничто, то попавшие в его зону люди окажутся в привычной среде обитания, но на совершенно пустой земле…
— То есть как?
— Весьма просто. На земле все мы живем вдоль оси времени. Тонкой, как лазерный луч. Но — лишь для нас. Вполне можно допустить, что для всего остального — домов, гор, лесов, морей и скал — время простирается несколько шире. И вот этот кружок земли радиусом в сто километров окажется на той же самой планете, где есть все, кроме оставшихся за пределами границы живых существ. Вы понимаете — израильтяне получают в свое распоряжение всю Землю. Точно как и предписано Богом. Всю Землю со всеми ее богатствами, городами, железными дорогами, короче — со всем, что на ней есть, и всего на десять миллионов человек! Делай что хочешь. И никакого антисемитизма. По определению.
Тарханов и Розенцвейг испытали некое обалдение. От невероятности и в то же время грандиозности картины.
Однако Тарханов со свойственным ему практицизмом тут же спросил:
— А как же с животным миром? Его ведь тоже не будет?
— Велика ли беда? Тех животных, птиц и рыб (что останутся в зоопарках, живут на территории страны и в стокилометровой прибрежной зоне моря и в реках) хватит, чтобы размножиться. Как кроликам в Австралии. На ковчеге их было куда меньше. Но я еще и другое имел в виду. Палестинцы и прочие претендующие на территории тоже получили бы вмиг опустевшую землю. Опять же со всей инфраструктурой. Автоматически снимается еще одна мировая проблема. Разве я не гений?
Последние слова заставили Тарханова посмотреть на профессора повнимательнее. Безусловно, блеск своеобразного безумия в глазах у него просверкивал. Да и как без этого?
— И что же вам помешало провести полевые испытания? — спросил Розенцвейг. Он тоже подумал одинаково с Сергеем.
— Как мне сообщили — внезапное нападение неверных. Был убит лично возглавивший операцию шейх, был уничтожен генератор, похищен синхронизатор. Теперь я понял, что это было сделано вами.
— Да, ну и что? А почему для вас этот… синхронизатор был дороже аппарата? Сколько ваши клиенты трудов и денег положили, чтобы его найти.
— Просто потому, что труда и денег в него было исходно вложено в сто раз больше. Новый генератор я сделал за три месяца. А синхронизатор — это шедевр микротехники. Ручная сборка под микроскопом. Без него генератор — как реактивный истребитель без приборов. Взлететь на глазок опытный летчик кое–как сумеет. Но не более. Задания не выполнит и сесть не сможет.
Тут вы меня подкосили, не спорю. Я заказчику ничего не сказал, надеялся, что все–таки сделаю новый, но вот успел бы или нет — не уверен. Прикидывал, не пора ли в бега подаваться.
— Далеко бы не убежали.
— Отчего и обрадовался, что вы за мной пришли.
Выпили еще понемногу коньяка, покурили и уже совсем в другой тональности начали говорить о будущем. На что способен господин Маштаков, если ему дать в распоряжение лабораторию, вернуть синхронизатор и прочее, включая поломанный, но не пропавший генератор.
И всех потянуло в сон от пережитых стрессов.
— Нет, ну напоследок, скажите, а куда же это вы меня закинули–то? — спросил Тарханов. — И зачем?
— Это и для меня почти загадка. Мысль у меня была какая? Вы все оказались в фокусе моего восстановленного генератора. Я — в мертвом пространстве. Включаю — и фьюить! Вас всех должно было отправить во вневременье. Куда — понятия не имею, поскольку работал без настройки.
А выбило только вас. И — в прошлое?
— Не уверен. Прошлое вашего дома и окрестностей я знаю. Бывал там десять лет назад. Похоже, но не то. И этот плакат мне покоя не дает.
— Ага. Значит, тоже вбок. Но куда и на сколько? И почему только вас? Над этим стоит подумать… Слушайте, а вы сами не были там, в Палестине?
— Был, — признался Тарханов. — Мы ваш прибор и взяли.
Маштаков хлопнул себя ладонью по лбу, потом обеими — по коленям.
— Гениально! Все сходится. Генератор ведь сработал тогда, даже в Пятигорске мой хронограф отметил возмущение поля, пусть и микроскопическое. А синхронизатор они подключить не успели, так что мир просто слегка встряхнуло на месте. Вас же определенным образом… контузило? Нет, не то. Сенсибилизировало[43], это точнее. И вы теперь особенно чувствительны ко всему, что связано со временем.
Нет, когда мы устроимся на новом месте, я с вами очень плотненько поработаю…
Автобус остановился. Видно, ребятам захотелось сбегать в кустики, потянуться, размять ноги, покурить на свежем воздухе.
Тарханов тоже спустился вниз по крутым ступенькам, вышел на обочину через заднюю дверь.
Они стояли на берегу длинного, уходящего за горизонт озера, больше похожего на большую реку. Противоположный берег вот он, а справа и слева только тускло блестящая вода. Но такой реки здесь быть не могло по определению. Не Дон же. До Дона по времени еще ехать и ехать.
Значит, водитель взял от Георгиевска вправо, через Святой Крест, и они сейчас на Маныче. Что ж, тоже грамотно.
На этой степной, уводящей через Калмыкию к Царицыну дороге их вообще никто искать не будет. А чуть дальше можно свернуть в сторону Воронежа малоизвестными, но вполне проезжими грейдерами.
Справа, из–за гряды покрытых гривками жидкого леса холмов, поднималось солнце.
Быстро–быстро, как стекляшки в калейдоскопе, в голове крутились обрывки мыслей и гипотез, и Тарханов впервые так отчетливо подумал, что, очень возможно, это — солнце не его мира.
А чьего тогда?
Додумать мысль до конца не удалось, потому что в перспективе дороги, на издали кажущемся почти отвесным спуске с очередного увала, появился, стремительно увеличиваясь в размерах, легковой автомобиль.
Еще несколько секунд, и Сергей узнал свой «Мерседес». Сотрудник, которому он поручил машину, все–таки догнал их, хотя автобус все время шел далеко за сотню.
Ну и отлично.
Теперь Маштакова довезут и без него, Кедров свое дело знает. А он, как вышестоящий начальник, волен распоряжаться собой.
Отдав необходимые распоряжения, Сергей с удовольствием сел за руль и лихо, с писком покрышек и веером песка из–под колес, развернулся задним ходом.
Привычно взглянул на часы, отмечая время начала очередной операции.
Ровно пять.
Часа за три он сумеет долететь до Пятигорска, как раз к началу рабочего дня у Татьяны. А там видно будет.
Ставрополь, Пятигорск.
1976, 2001 г.
Билет на ладью Харона
— О Боже, — вскричал я в тревоге, — что, еслиСтрана эта истинно родина мне?Не здесь ли любил я и умер не здесь ли,В зеленой и солнечной этой стране?
Н. Гумилев
Мы пришли в этот мир на битву,
А не на праздник.
Н. В. Гоголь
Глава первая
…Оставив на степной дороге автобус с группой захвата, пленным профессором и его лабораторией, Сергей Тарханов (для окружающих — полковник Арсений Неверов) пересел в свой «Мерседес». Лихо, с писком покрышек и веером песка из–под колес, развернулся. Впереди его ждал Пятигорск, Татьяна и две недели безмятежного отпуска.
Слева, из–за гряды поросших гривками жидкого леса холмов, поднималось солнце.
Тарханов привычно взглянул на часы. Ровно пять[44].
Ехать ранним утром по южной степи в открытой машине — совершенно особенное удовольствие, которое трудно объяснить тому, кто не испытал этого наяву. Ну как передать все это: мягкий гул мощного мотора, свист срывающегося с рамы лобового стекла встречного ветра, рокот покрышек по не слишком гладкому асфальту, изумительные оттенки неба, пока еще ярко–голубого, с легкой зеленцой, а на западе вообще густо–синего, но на глазах выцветающего под лучами набирающего силу солнца.