голове. — Маленькая она… Куда ее…
— Жаль, — вздохнул Ершов.
— Ты надолго? — спросил его Жихарев, стоявший поодаль от обнимавшихся мужа и жены и все время пристально и завистливо наблюдавший за ними.
Ершов вскинул руку и посмотрел на часы, купленные им на толкучке вместе с Жихаревым всего неделю назад.
— Ровно два часа в моем распоряжении, — ответил он.
— Тогда я пойду в редакцию, сдам статью… а проводить тебя приду.
— Ладно, — согласился Ершов, поняв, что друг хочет оставить его наедине с женой, и про себя поблагодарил Жихарева за такую деликатность, которой до сих пор не наблюдал за ним и, по совести говоря, не ожидал.
Когда он, закрыв за другом дверь на ключ, возвращался обратно, Наташа снова бросилась к нему. Она была в летнем голубом платье, всегда нравившемся Ершову, от нее веяло теплом ее разгоряченного ходьбой и жаркой погодой тела и привычным запахом ее любимых духов «Ландыш». Он молча взял ее на руки, как ребенка, жадно целуя в сухие горячие губы.
2
Потом они сидели рядом, обсуждали, как им дальше быть. Ершов был уверен, что война долго не продлится и он, самое позднее к зиме, вернется. Тогда они переедут в город. Квартиру ему, конечно, дадут и после войны, как обещали. С фронта он будет регулярно писать ей письма. За него она может быть спокойна: он пулеметчик, а у пулемета есть броневой щиток, обороняющий голову, так что пулеметчик почти неуязвим в боевой обстановке. Пусть она бережет Катюшу и ближе держится не только к своим родителям, но и к Половневым: они люди хорошие и всегда помогут, если что.
Наташа слушала Алексея внимательно, не спуская с него восторженно-влюбленных глаз, и все, что он говорил, казалось ей абсолютно правильным, нужным, умным. Она поняла, что ревность, испытанная ею с особенной остротой сегодня утром в вагоне, ее подозрения насчет какой-то красивой городской девушки совершенно напрасны. По тому, как Алеша встретил ее, как целовал, она убедилась, что его отношение к ней осталось прежним, неизменно любовным и теплым. А ей больше ничего и не нужно было, и она ни разу не упрекнула его ни за то, что он долго не приезжал домой, ни за то, что он не послушался Жихарева, не стал ждать, когда его призовут, не согласился на роль газетчика в начавшейся войне, хотя и думала, что эта роль была бы гораздо безопасней, чем роль пулеметчика.
То, что она одобрила его решение, приятно удивило Ершова. Он как раз опасался, что она будет против: ведь в последнее время, особенно в недавнем письме к нему, она проявила себя излишне практичной и даже эгоистичной. И оттого, что в трудные минуты расставания она оказалась сознательной и разумной, он почувствовал вдруг такую большую любовь к ней, какой, пожалуй, раньше у него и не было.
Потом Наташа развязала узел и показала, что привезла ему в дорогу. Ершов понимал всю наивность и никчемность привезенных ею вещей, но сама забота ее о нем растрогала его, и он сказал, что все это ему очень и очень кстати, горячо расцеловав ее.
— Женушка ты моя любимая, — приговаривал он. — Ласточка, касаточка, хлопотунья милая!
Все, что она привезла, он запихал в свой вещмешок и, вытащив из него белье, ботинки, костюм, сказал:
— Все это возьмешь домой, когда меня проводишь.
Жихарев появился минут за двадцать до того, как Ершову нужно было уходить. Поставив на стол принесенную им бутылку полусухого азербайджанского вина «Барзак», он грустно произнес:
— Надеюсь, на прощание ты не откажешься?
Ершов усмехнулся:
— Пожалуй, напрасно надеешься.
— Как?! — ужаснулся Жихарев. — В такой исторический момент? Ты с ума сошел! И слушать не хочу!
— Тем более, — насмешливо сказал Ершов. — В такой исторический момент надо поглядеть друга на друга трезвыми глазами, чтоб хорошенько запомнить все.
— Ну, знаешь ли… это уж слишком серьезно… я таких твоих соображений не понимаю. И наконец, я же принес не коньяк и не водку…
На станции, откуда отправлялась часть Ершова, была суматоха. По путям быстро туда-сюда сновали военные, бродили штатские. Милиционеры, пытавшиеся освободить пути от штатских, ничего не могли поделать: среди штатских преобладали девушки и женщины, а на них никакие уговоры не действовали.
Алеша вместе с Наташей и Жихаревым быстро нашел свой состав, стоявший на первом пути. Вагоны были уже заполнены мобилизованными. Когда пошли вдоль состава, молодой парень, стоявший у открытой двери одного вагона, окликнул Ершова. Они познакомились друг с другом в военкомате, вместе ходили за обмундированием, и теперь парень издали узнал его. Это и был вагон, в котором находилось отделение рядового Ершова, отпущенного командиром взвода под честное слово на три часа. Ершов, увидев командира, доложил, что прибыл, потом передал окликнувшему его парню вещмешок и вернулся на платформу. Ему хотелось бы теперь сразу сесть и уехать, потому что стоять и ждать отправления поезда — занятие нестерпимо нудное. И все же минут пятнадцать пришлось ждать. Стояли, почти не разговаривая, казалось, все нужное уже переговорено, а о пустяках болтать Ершов не привык. Да и Жихарев вел себя необычно сдержанно.
Молчала и Наташа. Лицо ее было задумчиво-сосредоточенное, губы плотно сжаты.
— Не подумай, Алеша, чего-нибудь плохого, скоро и я буду там, — сказал Жихарев, не смея взглянуть на друга прямо и отводя глаза в сторону. — Мы увидимся, я обязательно найду тебя.
— Буду ждать, — недоверчиво улыбнулся Ершов.
— Нет, ты не улыбайся так… я совершенно серьезно говорю.
— Да я ничего, — смутился Ершов.
— Поверь, искренне жалею, что не пошел с тобой в военкомат. Поехали бы вместе… Просто не представляю, как я теперь буду без тебя… Так привык к тебе… кажется, ты мне родней брата родного.
Ершов промолчал. Ему почему-то было неловко, хотя не новое уже признание Жихарева в любви и дружбе в этот момент было для него приятно.
Наташа смотрела и смотрела на мужа, вернее, на его лицо, на голубые, милые для нее глаза, светившиеся сейчас как-то необычно: и строгостью и добротой. Она чувствовала, что Алеша не с полным доверием относится к словам своего товарища, но в то же время почему-то и возражать ему не хочет. И чем дальше, тем все сильней и сильней волнение и боль расставания с мужем туманили ей голову. А когда после бодро-призывного сигнального рожка раздалась команда: «По вагонам!» — и Ершов, приблизившись, обнял ее и пригнулся для прощального поцелуя, она крепко обхватила его шею своими маленькими, но сильными руками и повисла на нем почти без чувств. Ершов выпрямился и несколько мгновений поддерживал жену