Грегерс. У тебя ведь есть фру Сербю.
Верле. Да, это верно. И я, так сказать, почти не могу обойтись без нее. У нее такой веселый нрав и ровный характер, она оживляет весь дом… а мне это очень, очень нужно.
Грегерс. Так вот, значит, у тебя и есть все, что тебе нужно.
Верле. Да, но я боюсь, что так дело не может продолжаться. Женщина в подобных условиях легко может попасть в ложное положение в глазах света. Да я готов сказать, что и для мужчины это неудобно.
Грегерс. О, если мужчина задает такие обеды, как ты, он может позволить себе кое-что.
Верле. Но она-то, Грегерс? Ее-то положение? Боюсь, что долго она не выдержит. Да если бы даже… если бы ради меня она и махнула рукой на все пересуды и сплетни… то сам посуди, Грегерс, — у тебя так сильно развито чувство справедливости…
Грегерс (прерывая его). Скажи мне коротко и ясно: ты собираешься жениться на ней?
Верле. А если бы так? Что тогда?
Грегерс. Я тоже спрошу, что тогда?
Верле. Ты был бы решительно против этого?
Грегерс. Отнюдь нет. Никоим образом.
Верле. Я ведь не мог знать… Быть может, дорожа памятью покойной матери…
Грегерс. Я не страдаю экзальтацией.
Верле. Ну, как бы там ни было, ты, во всяком случае, снял с моей души тяжелый камень. Мне очень дорого заручиться в этом деле твоим сочувствием.
Грегерс (глядя на него в упор). Теперь я понимаю, для чего ты меня хотел использовать.
Верле. Использовать. Что за выражение!
Грегерс. Не будем, особенно щепетильны насчет слов, по крайней мере с глазу на глаз. (С отрывистым смехом.) Так вот оно что! Вот зачем я во что бы то ни стало должен был явиться в город собственной персоной. Ради фру Сербю надо было поставить дом на семейную ногу. Табло из сына и отца! Это нечто новенькое!
Верле. Как ты смеешь говорить в таком тоне!
Грегерс. Когда тут в доме была семья? Никогда, сколько я себе помню. А теперь, видно, понадобилось создать хоть нечто в этом роде. В самом деле, как это славно будет: заговорят, что вот сын на крыльях благоговения прилетел к помолвке старика отца. Что же тогда останется от всех этих слухов о бедной покойной страдалице-матери? Ни порошинки! Ее сын развеет их по ветру!
Верле. Грегерс… право, для тебя, кажется, нет на свете человека ненавистнее меня.
Грегерс (тихо). Чересчур уж близко я присмотрелся к тебе.
Верле. Ты смотрел на меня глазами своей матери. (Слегка понижая голос.) Но ты бы вспомнил, что глаза эти… бывали иногда отуманены.
Грегерс (дрожащим голосом). Я понимаю, на что ты намекаешь. Но кто виноват в несчастной слабости матери? Ты и все эти!.. Последнею была эта бабенка, с которой свели Ялмара Экдала, когда самому тебе она… о-о!..
Верле (пожимая плечами). Слово в слово, как сказала бы твоя мать.
Грегерс (не обращая на него внимания). И он, эта великая, детски доверчивая душа, по уши увяз теперь в этой лжи… Живет под одной кровлей с такой… и не знает, что его так называемый семейный очаг построен на лжи! (Делая шаг к отцу.) Как оглянусь на пройденный тобой путь, словно гляжу на поле битвы, усеянное разбитыми человеческими жизнями.
Верле. Сдается мне, что пропасть между нами слишком уж широка.
Грегерс (овладев собой, с поклоном). Я это заметил и потому откланиваюсь… ухожу.
Верле. Уходишь? Совсем из дому?
Грегерс. Да. Теперь наконец я вижу перед собой цель жизни.
Верле. Что же это за цель?
Грегерс. Ты бы только посмеялся, узнав ее.
Верле. Кто одинок — не так легко смеется, Грегерс.
Грегерс (указывая в глубину второй комнаты). Взгляни-ка, отец, камергеры играют в жмурки с фру Сербю… Спокойной ночи… прощай! (Идет во вторую комнату и скрывается направо.)
Слышны смех и шутливые возгласы группы гостей, показавшейся во второй комнате слева.
Верле (презрительно бормочет вслед Грегерсу). Эх! Бедняга!.. А еще говорит, что не страдает экзальтацией.
Действие второе
Ателье Ялмара Экдала. Просторное помещение, видимо переделанное из чердака. Направо идущий косым наклоном потолок с большими оконными стеклами; они наполовину задернуты синими занавесками. В правом углу, в глубине, входная дверь, впереди же направо дверь в жилые комнаты. В левой стене тоже двое дверей, в простенке между ними железная печка. В средней стене широкие раздвижные двери. Обстановка скромная, но уютная. Между дверями направо, несколько поодаль от простенка, диван, стол и несколько стульев. На столе горит лампа под абажуром, лежат фотографии и разная мелочь, вроде кисточек, бумаги, карандашей и прочего. В углу у печки старое кресло. Там и сям расставлены и разложены фотографические аппараты и принадлежности. У средней стены, налево от раздвижных дверей, полки, на которых несколько книг, ящики и бутылки с химическими жидкостями, разные инструменты и прочее. Гина Экдал сидит за шитьем на стуле у стола. Хедвиг на диване, заслонив глаза ладонями от лампы и заткнув уши пальцами, читает книгу.
Гина (поглядывает на дочь со скрытой тревогой, потом говорит). Хедвиг!
Хедвиг не слышит.
(Громче.) Хедвиг!
Хедвиг (отнимая пальцы от ушей). Что, мама?
Гина. Милая Хедвиг, нельзя тебе больше читать.
Хедвиг. Ах, мама, ну еще немножко! Чуточку!
Гина. Нет, нет, отложи книгу. Отец этого не любит. Он и сам никогда не читает по вечерам.
Хедвиг (закрывая книгу). Да, папа не очень-то любит читать.
Гина (откладывает шитье и берет со стола карандаш и тетрадку). Ты не помнишь, сколько мы сегодня заплатили за масло?
Хедвиг. Крону шестьдесят пять эре.
Гина. Верно. (Записывает.) Ужас, сколько это у нас масла выходит. Да еще колбаса и сыр. Постой-ка… (Записывает.) И ветчина еще… гм… (Сводит счет.) Вот уж выходит…
Хедвиг. А пиво-то еще?
Гина. Да, само собой. (Записывает.) Становится в копеечку. А все надо.
Хедвиг. Зато нам с тобой не нужно было сегодня горячего к обеду, раз папа ушел.
Гина. Да, это кстати вышло. Да еще я получила восемь крон пятьдесят эре за карточки.
Хедвиг. Неужто столько?
Гина. Аккурат восемь крон пятьдесят!
Молчание. Гина опять принимается за шитье. Хедвиг берет карандаш и бумагу и что-то рисует, заслоняя глаза левой рукой.
Хедвиг. А ведь забавно подумать, что папа сегодня на таком большом обеде у коммерсанта Верле!
Гина. Нельзя сказать, что у коммерсанта. Это ведь сын прислал за ним. (Немного погодя.) С коммерсантом мы никаких дел не имеем.
Хедвиг. Вот будет хорошо, когда папа придет. Он обещал попросить для меня у фру Сербю чего-нибудь вкусного.
Гина. Да, уж там-то найдется немало вкусных вещей, не сомневаюсь.
Хедвиг (продолжая рисовать). А я как будто и проголодалась немножко.
Старик Экдал с бумагами под мышкой и свертком в кармане пальто появляется из входной двери.
Гина. Как дедушка поздно сегодня!
Экдал. Контору заперли. Пришлось ждать у Гроберга. И потом пройти через… гм…
Хедвиг. Дали новую переписку, дедушка?
Экдал. Целую кипу. Погляди-ка.
Гина. Славно.
Хедвиг. И в кармане тоже у тебя сверток.
Экдал. Что? Глупости! Ничего там нет. (Ставит палку в угол.) Работы надолго хватит, Гина. (Отодвигает одну половинку дверей в задней стене.) Тсс! (Заглядывает в глубину и снова осторожно задвигает дверь.) Хе-хе! Все прикорнули. А она забралась в корзинку. Хе-хе!
Хедвиг. А ей, наверно, не холодно в корзинке, дедушка?..
Экдал. Еще что выдумала! Холодно!.. Столько соломы! (Идет к двери в глубине налево.) У меня там есть спички?
Гина. Спички на комоде.
Экдал уходит к себе.
Хедвиг. Вот славно-то, что дедушка опять с перепиской!