И когда Алексей Иваныч опять уселся около нее на стуле, растроганное было у него лицо, и, неизвестно почему, совсем тихо заговорил он:
— Я не помню, кто это рассказывал мне… Совсем не помню, кто это… странно!.. Может быть, это там, когда море, дорога… и сады?.. Продал урожай сада — груши зимние — какой-то садовник, старик уже, семейный: старуха, две дочери… А сад в глухом месте, в лесу… Получил деньги… Урожай увезли. А ночью пришли его грабить… Зарезали всех четверых ножами… Женщины тут же умерли… Старик прожил немного, дня три… На другой день к нему в больницу привели одного убийцу… Спрашивают: «Этот был? Узнаешь?» А он его узнал: этот самый — один из троих… Узнал и отвернулся к стене… «Этот! Говори же!» — «А старуха моя жива?» — «Бог прибрал». — «А дочери?» — «Бог прибрал». — «Я тоже, говорит, скоро кончусь». — «Ты еще поживешь!..» — «Какой я жилец?» Все знали, конечно, что он вот-вот умрет, но это уж так, — обман был… обман… и он понял. И глаза закрыл. «Уведите его», — говорит. «Этот или не этот?.. Посмотри!» — «Старуху бог прибрал, обеих дочек, меня скоро… какой же этот? Известно, не этот!..» — «Не узнаешь?» — «Нет, совсем не этот!..» Так и увели того… Потом уж, когда умер старик, тот сам сознался… И спрашивается, почему же старик не сказал: «Этот самый»?
Алексей Иваныч спросил это, глядя до того белыми глазами, что испугалась и чуть не отшатнулась Наталья Львовна, но все-таки сказала скороговоркой:
— Да, в самом деле… Почему же он так?
— Не поняли, никто не понял, — почти торжествуя, объяснил Алексей Иваныч, — что ему уж не нужно было это: он или не он?.. Для следствия важно было, для полиции интересно, а для него… зачем?.. А для него уж все равно было, он или не он, он или муха, или — черная точка перед глазом мелькает… Для него все — безразлично уж было… Это если по-вашему ответить: «Да, он!.. Бесспорно, он!.. Кто-то другой еще и этот…» Но вашей правды я теперь не признаю… У меня — своя теперь правда… И по этой, по моей правде, — не он!..
— А кто же?
— Умирает, например, человек от чахотки… Разве будет кто-нибудь судить коховскую бациллу?.. И вы представьте только, если за день, за час до смерти покажут ее умирающему, под микроскопом покажут: «Она?..» Или даже так: «Вот она! Эта самая тебя убила!..» — Он не станет смотреть… Он отвернется… Поверьте мне, — он должен отвернуться!
— Будто вам случалось умирать от чахотки! — улыбнулась тому, что так связно он рассказал все это, Наталья Львовна.
Но с такою же беспорядочностью в мыслях, которая отличала его и раньше, Алексей Иваныч, вдруг поднявшись немного и севши опять, сказал:
— На это нужны деньги, — я понимаю… Вы тратите на меня свои деньги… У меня очень мало… У меня почти нет… Но у меня ведь есть дом… Есть дом… в Харькове… за одиннадцать тысяч… Я купил за одиннадцать. Теперь он больше стоит… Тогда хотела Валя, чтобы купить дом… Теперь я не знаю, как… Его можно продать, — я уплачу… Или я теперь не могу уж продать?..
— Алексей Иваныч! — укоризненно поглядела Наталья Львовна тем неподвижным взглядом своим, который знал за нею и которого он боялся раньше.
И так же, как раньше, он привстал и наклонил к ней голову.
А в это время открылась наружная дверь в столовую, и вошли Худолей и Ваня, и у обоих были почти обрадованные чем-то, торжественные, нашедшие лица, и оба смотрели именно на них двоих, у окна сидевших, и направились к ним, и Худолей говорил, лучась глазами:
— На-таль-я Львовна! Вы представьте только, какая случайность!.. Молодой хозяин этого дома, — позвольте вам его представить, — оказалось, отлично знает… Лепетова… — Тут он бросил встревоженный взгляд на Алексея Иваныча и добавил: — о котором наш больной, надеюсь, благоразумно забыл!..
— Как?.. Лепетова?.. Илью?.. — не сразу поняла Наталья Львовна.
— Илья… Галактионыч он, кажется? — пробасил Ваня.
— Неужели знаете?.. Откуда же вы его знаете?.. Он теперь поправляется… К нему можно…
Наталья Львовна даже поднялась, и теперь у окна столовой уже не сидели двое, а стояли четверо, и Ваня рокотал, улыбаясь:
— Да мы с ним просто сели пассажирами на один пароход, когда я сюда ехал… В Неаполе… на итальянский… Он сюда ехал за хлебом… Было удобно… И стоянки долгие… В Пирее двое суток, например… В Константинополе целых три дня… И вот мы с ним все это время… Он очень был мил…
— Мил?.. Он?..
Очень искренне вырвалось у Алексея Иваныча, очень изумленные стали у него глаза, но все трое поглядели на него не менее изумленно, и он почтительно поклонился всем трем.
— Вот как!.. Вы его знаете!.. Из-за границы вместе… Да, он был за границей… Илья Галактионыч… Да, — совершенно растерянно и вместе радостно говорила Наталья Львовна, и покраснела вдруг, и на большого Ваню глядела почти восторженно, а Ване, видимо, приятно было вспомнить Илью. Ваня рокотал:
— Как же можно!.. Мы с ним большие друзья сделались за это время…
Алексей Иваныч пожал своим косым плечом и отвернулся к окну.
Худолей, извинившись, пошел обходить своих больных, а Наталья Львовна, дотронувшись до локтя Вани, спросила:
— Вы не хотите его видеть, — скажите?
— Лю-бо-пыт-но бы было о-чень!.. — оттрубил Ваня. — Вы сказали, можно к нему?
— Можно, можно!.. Он уже ходит!.. Можно сегодня… сейчас… Вы хотите?
Очень просящие глаза были у Натальи Львовны, и нельзя было Ване, глядя на нее, не захотеть сейчас же ехать к Илье.
Он тут же пошел одеваться, и пока не было его, Алексей Иваныч смотрел на нее подозрительными, новыми для нее, насторожившимися глазами, и на торопливые, скачущие ее вопросы отвечал совершенно невпопад.
— Ну, хорошо… Я — другое дело, конечно, но вы… вы?.. Я-то давно уж знаю Илью, но вы что нашли в нем? Надутый, чванный… и не талантливый, в конце-то концов… И неумный, — да… Вы знаете, — он совсем неумный!..
Сидя на извозчике рядом с широким Ваней, Наталья Львовна силилась найти еще что-нибудь, совершенно уничтожающее Илью: вдруг он опять, как два дня назад, не захочет ее видеть?
А Ваня усмехнулся на ее слова:
— Вы думаете так о нем?.. Как на кого, конечно… А по-моему, он — интересен… Я, конечно, еще менее умен… и талантлив… но мне казалось, что Илья… Извините, я его без батюшки называл, а он меня и того проще…
— Вы — сила, — это видно, — вы атлет, — я знаю, — торопливо перебила Наталья Львовна, — ну, а Илья… Илья, — что такое?.. Тоже сила?..
— Увлекательный человек!.. Илья — человек больших планов и… я бы сказал… большого спокойствия.
— Спокойствия и… планов?.. Ничего не поняла!.. Спокойствия больше всего в камне лежачем, под который и вода не течет!..
— Однако же вот в нас с вами его нет, — улыбнулся Ваня. — И в вашем знакомом, который стрелял в Илью, тоже…
— В нем-то меньше всего!.. Так спокойствие?.. А вы знаете, из-за чего стрелял в Илью этот… мой знакомый?
— Романтическое что-то… Это мне неинтересно, как царство небесное, — рокотнул Ваня.
— Вам-то да-а, а вот Алексей Иваныч погиб!.. Почему же, скажите?.. Потому что он маленький человечек?.. Покушался маленький на большого, а у большого своя судьба: в огне не горит, в воде не тонет… и вся история эта — только деталь лишняя в его биографии… Алексей Дивеев без биографии, а у него, у Ильи Лепетова — био-гра-фия!.. И что же ему какие-то Дивеевы и Добычины?
— Вы им обижены, Ильей? — повернулся к ней Ваня.
— Я — я?
Наталья Львовна задержала слезы и вздернула плечи.
— Вот еще глупости: оби-жена!..
А так как в это время размокшая от мелкого дождя оборванная афиша мелькнула в стороне на углу, она добавила:
— Мы — люди афиш с ним были… иногда позволяли себе театральные жесты…
— Да, и через это увлеченье он прошел, — он говорил мне… Хорошо, что не задержался!
— Хорошо? — удивилась Наталья Львовна. — А вы знаете, мы, его товарищи, видели в нем талант!
— Это разве большая редкость?..
— Ну да… я забыла… вы цените больше спокойствие и… что еще?.. Да, большие планы!..
Ветер, полевой и вольный, но стесненный улицами, налетал то справа, то слева, и был кругом неприятный шум, свист, лязг и дребезг, обычный в городе зимой, и говорить было трудно, но Наталья Львовна, сидя с тем, кто если не лучше ее, зато п о з ж е ее знал Илью, как будто соприкасалась с самим Ильей.
Скверные лошади были у извозчика… Они бежали ли, или это только хитрый отвод глаз — бег на месте?.. Менялись размеры и цвет оборванных афиш по сторонам, видных из-под верха экипажа, значит, бежали все-таки, но, может быть, не к больнице?..
И хотя знала она, что еще очень рано для посетителей, и придется дожидаться в больнице часа два, и то и дело говорить этому грузному художнику: «Теперь уж совсем скоро, — минут пять еще, не больше… Пройдемся вот сюда, посмотрим… Не волнуйтесь…» — хотя знала, все-таки нетерпеливо слушала стук восьми подков о скользкий булыжник.