Читать интересную книгу Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956 - Дэвид Холловэй

19 октября китайские войска начали переправляться через р. Ялу в Северную Корею{1515}. Они приняли участие в тактических стычках с южнокорейскими и американскими частями, а затем исчезли из поля зрения американцев{1516}. Макартур не расценил эти столкновения как признак серьезного китайского вмешательства. Когда он начал свое наступление к р. Ялу 24 ноября, то оказался застигнут врасплох массированным китайским контрнаступлением. Теперь уже войска ООН отступали в беспорядке. 4 декабря китайцы взяли Пхеньян, и 26 декабря они достигли 38-й параллели. Дело начинало выглядеть так, что теперь войска ООН должны эвакуироваться с полуострова{1517}.

В ноябре, после вступления Китая в войну, Сталин бросил в бой подразделения советской авиации. Первое было развернуто в Северо-восточном Китае; к концу года там располагались две дивизии[342]. Сталин, возможно, говорил правду, когда сказал Чжоу Энь-лаю, что Советскому Союзу нужно время, чтобы подготовить поддержку с воздуха; возможно, это и была самая ранняя дата, когда такая поддержка могла быть организована. Более того, Сталин, вероятно, решил, что он не может стоять в стороне, раз Китай вступил в войну. Во всяком случае, он старался скрыть советское вмешательство. Советские летчики носили форму китайских добровольцев и были проинструктированы называть себя русскими, проживающими в Китае, если бы оказались захвачены в плен врагом. Им было запрещено летать над морем или к югу от линии Пхеньян — Вонсан, чтобы минимизировать вероятность попадания в плен в случае, если они будут сбиты{1518}.

IV

Китайское контрнаступление преобразовало войну в «совершенно новую», сообщил Макартур в Вашингтон 28 ноября. Он жаловался в прессе, что приказы, запрещающие ему ударить через китайскую границу, поставили его войска в «чрезвычайно затруднительное положение, беспрецедентное в военной истории». Ачесон считал: «Мы были близки к большой войне как никогда»{1519}. ЦРУ не могло исключить, что Советский Союз, возможно, «уже решил развязать глобальную войну в обстоятельствах наиболее благоприятных для себя — путем вовлечения в войну всей Азии»{1520}.

30 ноября Трумэн дал неопределенные и, возможно, неосторожные ответы одному репортеру, создав впечатление, что в Корее по усмотрению Макартура может быть использована атомная бомба{1521}. Встревоженный этими замечаниями, английский премьер-министр Клемент Этт ли вылетел в Вашингтон, проконсультировавшись с французским премьером и министром иностранных дел. Он прибыл 4 декабря, в день, когда китайские войска взяли Пхеньян{1522}. Перед вылетом из, Лондона Эттли узнал, что Трумэн не очень активно настаивает на применении бомбы в Корее и что это решение целиком в руках президента[343]. Но Эттли, пославший британские войска в Корею, был озабочен возможным распространением войны на Китай. Англия признала Китайскую Народную Республику и была склонна к примиренческой политике, считая, что это вдохновит Китай на утверждение своей независимости от Москвы{1523}. Эттли сказал Трумэну, что союзники «не должны так связать себя на Востоке, чтобы оказаться незащищенными на Западе. В конце концов, именно Запад самый жизненно важный участок нашей обороны против коммунизма». 10 декабря Эттли телеграфировал своему министру иностранных дел, что британская делегация «потрясла американских государственных руководителей, раскрыв перед ними опасности ограниченной войны с Китаем»{1524}. Трумэн и Ачесон были вполне осведомлены о связи между европейскими делами и войной в Корее и не очень досадовали на то, что Эттли привел этот аргумент{1525}.

Вечером 31 декабря 1950 г. китайцы начали новое наступление, перейдя 38-ю параллель. Они вскоре взяли Сеул, и их продвижение не было остановлено вплоть до 25 января, когда 8-я армия США начала контрнаступление. Макартур хотел перенести войну на китайскую территорию, чтобы замедлить продвижение китайцев. Трумэн отклонил эту рекомендацию из страха перед вмешательством Советского Союза, но несмотря на все опасения, администрация Трумэна была близка к тому, чтобы принять решение о расширении театра военных действий{1526}. Напряжение в Вашингтоне ослабло только тогда, когда генерал Дж. Лоутон Коллинз, начальник штаба армии, который прибыл в Корею для оценки ситуации на месте, сообщил 17 января, что дела обстоят не так плохо, как представляет это Макартур{1527}. Восемь дней спустя 8-я армия прекратила свое двухмесячное отступление, атаковав китайские войска. Вскоре после этого Пэн Дэхуай, командующий китайскими войсками в Корее, приехал в Пекин объяснить Мао, что корейскую войну быстро не выиграть{1528}.[344]

Кризис в декабре — январе был самой опасной точкой в послевоенных международных отношениях. Существовала реальная возможность, что Трумэн распространит войну на китайскую территорию и что Сталин будет вынужден тоже вступить в войну. Во время берлинского кризиса Сталин контролировал рискованную ситуацию и был в состоянии решать, до какой степени усиливать напряжение и когда разрешить кризис, сделав соответствующие уступки. Но в случае с Кореей положение вещей было намного сложнее. Некоторые из советников — особенно генерал Макартур — хотели бы развязать войну с Китаем. А Сталин должен был учитывать желания Мао. Все это представляло сложное и опасное переплетение обстоятельств.

В декабре — январе Сталин не проявлял никакой заинтересованности в урегулировании военного конфликта в Корее. Он не настаивал — что было бы логичным — на прекращении огня по линии 38-й параллели. Напротив, и он, и Мао проводили бескомпромиссную политику. 7 декабря Громыко, согласно инструкциям Политбюро, телеграфировал Вышинскому, который был в Нью-Йорке в ООН: «Ваше предложение о прекращении огня в Корее мы считаем неправильным в настоящей ситуации, когда американская сторона все чаще и чаще предлагает прекратить огонь в Корее, для того чтобы выиграть время и предотвратить полное поражение американских сил»{1529}. Эта телеграмма позволяет предположить, что советское руководство ожидало полного изгнания войск США из Кореи.

Китай придерживался такой же позиции. В ноябре китайская делегация поехала в Нью-Йорк, чтобы принять участие в дебатах по Корее в Совете Безопасности. «Мы подтвердили нашу непоколебимость, не выразив никакого желания пойти на компромисс и не желая иметь никаких контактов с американскими властями, пока не будет открыто осужден акт агрессии США, — писал позднее глава делегации, генерал By Сюцюань. — Не добившись ничего на поле битвы в Корее, они и от нас ничего не. добьются. Напротив, когда китайские и корейские солдаты одерживают одну победу за другой, наша позиция в ООН становится все тверже и тверже»{1530}.[345] Отъезд делегации из Нью-Йорка в Пекин 19 декабря продемонстрировал полную незаинтересованность Пекина в каком-либо компромиссе. Действительно, Мао очень настаивал, несмотря на возражения Пэн Дэхуая, чтобы китайские войска перешли 38-ю параллель. Сталин поддержал Мао, хотя он, кажется, был более осторожен по сравнению с Мао, желавшим преследовать отступавшие под флагом ООН американские войска[346].

Решающий вопрос здесь формулируется следующим образом: почему Сталин, если он был обеспокоен возможностью расширения войны, не поддержал Пэн Дэхуая и не вынудил Мао прекратить огонь на 38-й параллели? Возможно, сталинская поддержка Мао означала, что он не боялся распространения войны. Или же считал, что способен контролировать рискованную ситуацию, даже если войска ООН будут выведены из Кореи. Один из интересных аспектов кризиса заключается в том, что Сталин предпринял в декабре — январе некоторые шаги, которые можно интерпретировать как попытку удержать Соединенные Штаты от расширения корейской войны, играя на страхе Запада по поводу безопасности в Европе. Дональд Маклин, шпионивший в пользу Советского Союза, был назначен руководителем американского отдела в Министерстве иностранных дел 1 ноября 1950 г.{1531} Маклин видел короткие сообщения о визите Эттли в Вашингтон и доклад кабинета о результатах встречи{1532}.[347] Он получил возможность передать в Москву о надеждах в Вашингтоне на атомную бомбу, об озабоченности Лондона уязвимостью Европы и о расхождениях между Великобританией и Соединенными Штатами. Из сообщения Маклина стало ясно, что главным аргументом Эттли против расширения корейской войны были опасения оставить Западную Европу без защиты. Москва явно решила, что лучшим способом препятствовать расширению войны в Азии было бы привлечение внимания к угрозе войны в Европе.