Чем больше значения имел тот или иной продукт для интересов национальной защиты, тем больше самого пристального внимания возбуждало в правящих кругах все, что его касалось. И когда нужно было для преимущественного покровительства какой-либо ветви промышленности поступиться основными принципами, провозглашенными конституцией 1791 г., это делалось без малейших колебаний.
На этой почве решительно и непримиримо столкнулись интересы двух отраслей добывающей и обрабатывающей промышленности, по существу тесно между собой связанных. Еще 28 сентября 1791 г. Учредительное собрание воспретило ввоз во Францию иностранной селитры, вернее, подтвердило и до того существовавшее воспрещение. Фабриканты химических продуктов самых разнообразных специальностей были весьма чувствительно задеты этим распоряжением: вследствие этого запрета фунт простой селитры обходится им в 10 су, а фунт селитры высшего качества — в 13 су, даже 17 [72], а между тем заграничная селитра высшего качества обходилась бы им лишь в 8 или 9 су [73]. Фабриканты совершенно не мирились с тем, что это сделано во имя интересов государства, и с горечью говорили, что «довольно долго во Франции это служило предлогом» к угнетению торговли и промышленности, что это стоит в решительном противоречии с декларацией прав, ибо нарушает свободу и создает привилегии. Они указывали на то, что в Англии [74] торговля селитрой свободна, что там правительство ограничивается взиманием только известного налога на заграничную селитру, и благодаря этому лучшие сорта селитры обходятся английским фабрикантам в 6½–7 су на французские деньги.
Представители правительственной власти, несмотря на эти жалобы, отстаивали свою точку зрения. «Прежде чем Национальное учредительное собрание решилось подтвердить воспрещение ввоза иностранной селитры в королевство, оно зрело взвесило, какие неудобства получились бы, если бы ввозу этого продукта была предоставлена свобода», и оно приняло в расчет, насколько необходимо для государства иметь постоянно в своем распоряжении «средства к защите и к охранению спокойствия», — так объясняет фабрикантам правительственную точку зрения подлежащее ведомство [75]. Собрание хотело обеспечить выделку пороха от всяких случайностей и для этой цели устроить так, чтобы не зависеть «от случайностей моря или войны». А для этого нужно было не нуждаться в привозе селитры из Индии и вообще из-за границы. Для этой цели, конечно, нужно было приносить некоторые жертвы, а именно «платить за национальную селитру в мирное время дороже, чем сколько пришлось бы платить за заграничную», что правительство и делает, заставляя это делать и всех других покупателей «национальной селитры». Зато, поощряя таким образом добывание селитры, правительство ставит защиту Франции вне всяких случайностей. Стоит допустить ввоз иностранной селитры, и добывание французской прекратится, ибо правительство «не скрывает от себя», что индийская селитра дешевле французской (и притом лучшего качества). Следовательно, все французские селитроварни должны были бы закрыться за недостатком покупателей. Ввиду всех этих соображений и решено было искусственным путем поддержать селитроварение.
Искусственное вздорожание селитры страшно вредило не только фабрикантам химических продуктов, но и мыловарам, и стекольным мануфактурам; указывается в прошениях на то, что некоторые химические продукты во Франции не добываются, а привозятся, между тем, будь селитра доступнее, их можно бы изготовлять, не нуждаясь в иностранцах. Но все жалобы фабрикантов, несмотря на намеки, что подобные утеснения «ведут к неблагоприятным для нового режима размышлениям», оставались бесплодными [76].
Нужно сказать, что невзирая на это покровительство, селитры во Франции было так мало, что ее уже в 1791 г. еле хватало для изготовления пороха [77], и, конечно, фабриканты химических продуктов страдали уже тогда не только от дороговизны, но временами прямо от отсутствия этого нужного им продукта.
***
Все эти жалобы показывали ясно, что вопрос о недостатке сырья угрожающе вставал во Франции еще до той поры, когда война с первой коалицией отрезала Францию от большей части европейских стран и заперла ее порты. Война же не только лишила Францию рынков сбыта, но и сразу ухудшила положение французской промышленности относительно получения сырья. Все эти приведенные здесь жалобы касались пока только некоторых производств; это были лишь симптомы грядущих бедствий.
Окончательный же и роковой удар в этом отношении нанес французской промышленности закон о максимуме.
Но раньше, чем говорить о последствиях закона о максимуме, нужно коснуться тех социально-политических условий, которые сделали возможным его появление на свет.
Среди этих условий, как сейчас увидим, требования, шедшие от городской бедноты и, в частности, от рабочей массы, сыграли весьма видную роль.
В ближайших двух главах и будет рассказано сначала, как после отдельных, разрозненных проявлений рабочего движения целью стремлений стал закон о максимуме и как затем этот закон в действительности привел к результатам, прямо противоположным тем, какие рабочими ожидались.
Глава IV
РАБОЧИЙ КЛАСС В 1792–1793 гг.
(до издания закона о максимуме)
1
Как уже замечено в предисловии к этой части работы, до 1791 г., точнее, до конца 1791 г., кроме Парижа, проявлений рабочего движения почти нигде во Франции не наблюдается.
Теперь, приступая в этой главе к рассказу об эпохе 1792–1793 гг., мы увидим, что и в эти годы, когда безработица уже свирепствовала, когда обесценение ассигнаций и вызванное им вздорожание припасов уже приняли грозные формы, опять-таки движение больше всего было заметно в Париже, а из провинциальных городов — в тех местах, которые могли считаться скорее торговыми, нежели промышленными центрами. После всего сказанного этот факт не нуждается в пояснениях: сотни тысяч людей, разбросанных по нормандским, пикардийским, фландрским, эльзасским деревням, по Севенским горам, по долине Сарты и работавших на руанские, амьенские, седанские, сомюрские, лангедокские мануфактуры, не в состоянии были думать о каком бы то ни было коллективном шаге, массовом выступлении и т. п. Они часто жесточайше страдали от ухудшившегося состояния промышленности, с одной стороны, от вздорожания съестных припасов, с другой стороны, но даже в форме просьб, в форме петиций очень редко удавалось им довести до сведения властей о своем бедственном положении. Здесь нужно учесть, разумеется, и то обстоятельство, что среди деревенской массы, занятой промышленным трудом, для многих этот труд являлся не главным, а подсобным промыслом, и для них лишиться этого побочного заработка все-таки было не так ужасно, как для городских рабочих. Но, во-первых, как говорят нам документы (рассмотренные в главе I настоящей части), даже в деревне — в некоторых местностях — промышленный труд был главным, а земледельческий, скорее, подсобным промыслом; а, во-вторых, население маленьких городов и городских предместий, не имевшее связи с землей и работавшее на мануфактуры промышленных центров, было лишено каких бы то ни было ресурсов, кроме этого заработка. И почти полное отсутствие каких бы то ни было коллективных действий со стороны этих людей объясняется больше всего трудностью, чисто физическими, можно сказать, препятствиями, мешавшими этой распыленной, разбросанной массе предпринять те или иные действия сообща. Ибо снова и снова — слова: промышленный центр в старой Франции обозначают город, где находятся мануфактуры, раздающие заказы в окрестные города и деревни, а иногда и в далекие местности и затем рассылающие товар по Франции, по колониям, иногда и по Европе.
Присмотримся к тем редким случаям, когда провинциальные рабочие находили все же возможным, невзирая на все естественные, так сказать, препятствия, предпринять те или иные коллективные шаги.
Насколько можно по редким свидетельствам судить, главным образом в эти первые годы усилия рабочих были направлены к тому, чтобы, насколько возможно, предупредить безработицу. Борьба с иностранной конкуренцией, которая была не под силу их хозяевам, ожесточала их весьма сильно. Вражда к англичанам владела не только промышленниками, но и рабочими, и, например, в Аббевиле, городе, где шерстяная промышленность была главенствующей и где поэтому английская конкуренция особенно жестоко отозвалась на рабочих, дело дошло до того, что рабочие сожгли большой груз товаров, который они (ошибочно) приняли за английский. Случилось это весной 1790 г. [1].