Читать интересную книгу Невеста Нила - Георг Эберс

XL

Дворец наместника, краса и гордость Мемфиса, роскошное, знаменитое жилище самого древнего и славного рода в стране, обратился в груду пепла и развалин. Вместе с ним погиб последний оплот самостоятельности Египта. Как исполинское дерево в лесу, поверженное бурей, ломает при своем падении мелкие кустарники, так и пожар громадного здания истребил около сотни бедных хижин.

Разоренный Мемфис напоминал собой обветшалый корабль. В эту ночь он лишился руля, мачты и многих досок из обшивки своего корпуса. Если роковая буря не совсем погубила его, то этим мемфиты были обязаны после Господа Бога самому виновнику несчастья, черному векилу и его подчиненным. Обада осуществил свой преступный замысел с большой осторожностью. Во время обыска обширного дома он наметил удобные места, соответствовавшие его цели, и два часа спустя после солнечного заката тайно ото всех поджег жилище мукаукаса с обоих концов. В Фостате у него стояла наготове часть гарнизона, которую он намеревался вытребовать, как только вспыхнет пожар. И, действительно, едва в казначействе и еще в трех других пунктах вспыхнуло пламя, векил тотчас послал за своими воинами и принялся тушить огонь, спасая имущество граждан с изумительной самоотверженностью.

Все особенно ценные вещи и даже большая часть дорогих, породистых коней были заблаговременно вывезены из жилища мукаукаса, а вместе с ними изъяты акты на владение земельными участками и рабами, арендные условия и другие важные документы. Но все-таки огонь истребил множество бесценных сокровищ, которые погибли безвозвратно. Оригинальные произведения искусства, рукописи, книги, не имевшие копий, многолетние великолепные растения всех стран, различная утварь и ткани, восхищавшие знатоков художественным исполнением, обратились в прах.

Виновник пожара не жалел о них; дом Георгия был уничтожен до основания, и теперь никто не мог подсчитать, насколько Обада поживился богатым имуществом Ориона. Помощник Амру рисковал только потерей места за превышение власти. Из всех городов, где ему пришлось побывать во время походов, векилу особенно понравился Дамаск, и он был не прочь провести там остаток жизни, утопая в роскоши, вполне обеспеченный награбленными сокровищами.

Обада ради собственной выгоды хотел по возможности ограничить действие пожара, истребившего великолепный дом наместника; в противном случае враги поставили бы ему в вину гибель знаменитого древнего Мемфиса. Воин по своей натуре, он был даже рад вступить в отчаянную схватку с разъяренной стихией.

Арабам действительно удалось отстоять все прочие дома, выходившие на набережную Нила; зато легкий южный ветерок относил искры к северо-западу, и от них загорелись жилища бедняков на окраине города, где начиналась пустыня. Сюда-то и были направлены главные силы команды, и здесь Обада, как и при защите наместнического дома, твердо держался правила — жертвовать тем, что не могло быть спасено. Таким образом, выгорел целый квартал.

Сотни нуждающихся семейств лишились крова и последнего имущества, но это не помешало городскому населению превозносить и прославлять виновника страшного бедствия. Обада проявил изумительную энергию. Он показывался то у реки, то на краю пустыни, поспевая всюду, где опасность была грознее и где его присутствие могло принести больше пользы. В одном месте векил бросался в огонь, в другом — собственноручно работал топором; тут объезжал верхом линию, где следовало окопать рвом сухую траву и полить ее водой; там действовал пожарным насосом или бросал в огонь горящее бревно, упавшее близко к зданию, которое надеялись отстоять. Геркулесовская сила негра невольно поражала присутствующих; его громкий голос заглушал все крики; исполинская фигура выделялась в толпе. Все взгляды были устремлены на черное лицо векила с огненными глазами; его пример увлекал арабов. Он командовал на пожаре, как на поле битвы, бесстрашный и неутомимый. Мусульмане совершали чудеса храбрости под его предводительством, повторяя имена Аллаха и его великого пророка Мухаммеда.

Египтяне также трудились изо всех сил, но не могли не признать превосходства арабов над собой и почти не стыдились своего подчинения противникам. Зарево пожара разливалось далеко по небу. Его заметил, наконец, и тот, чье богатое наследство погибало в пламени. Ориону, возвращавшемуся в Мемфис, бросился в глаза красноватый отблеск на западной стороне горизонта; однако он пока не угадывал ужасной истины.

Наконец, полчаса спустя, караван путников остановился против станции на императорской дороге между Кольцумом и Вавилоном. Большой отряд воинов сошел с коней, эти люди не служили защитой Ориону: то был конвой, сопровождавший его, как пленника, в Фостат. Молодого человека заставили выйти из экипажа, в котором он ехал, и посадили на дромадера. Двое всадников, обвешенных оружием с ног до головы, неотступно следовали за ним. Перед станционным домом сенатор Юстин вышел из карруки и предложил ехавшему с ним бледному юноше последовать его примеру. Но тот отрицательно покачал головой с видом утомления.

— У тебя болит что-нибудь, Нарсес? — ласково спросил старик.

— Все тело, — отвечал юноша хриплым голосом, откидываясь на подушки экипажа.

Он отказался даже от прохладительного питья, принесенного ему слугой сенатора и переводчиком. Им, по-видимому, овладела глубокая апатия, и больной требовал только покоя. То был племянник Юстина.

Дядя выкупил его из рабства при содействии Амру, который, по просьбе Ориона, снабдил путешественников рекомендательными письмами и приказом о беспрепятственном пропуске через арабские владения. Несчастный Нарсес трудился сначала на новом канале [84], который строился по распоряжению халифа Омара параллельно старому фараонову каналу для удобства перевозки зернового хлеба из Египта в Аравию. Оттуда византийца перевели на работы в скалистую гавань Айды.

Пленника заставляли таскать на спине тяжелые камни под жгучими лучами солнца на берегу Красного моря. Сенатору стоило большого труда разыскать его. И в каком виде был наконец найден Нарсес! Еще за неделю до приезда дяди этот юноша, бывший кавалерийский офицер императорского войска, сильно занемог и лежал в грязном сарае вместе с другими больными работниками, на его спине не зажили еще кровавые рубцы от ударов плети, которыми надсмотрщик хотел принудить Нарсеса к работе, когда ему изменяли силы. Бравый молодой воин превратился в изнуренного, разбитого физически и нравственно калеку.

Юстин мечтал привезти его к жене счастливым и веселым, а вместо того увидел перед собой безнадежно больного человека. Однако сенатор все-таки радовался его избавлению. Вид страдальца щемил ему сердце, но чем безучастнее относился ко всему племянник, тем приятнее было сердобольному старику замечать в нем хоть малейший признак оживления.

Во время этого странствования сухим путем и по воде, когда спутникам приходилось делить между собой все труды, опасности и, наконец, уход за больным, Юстин близко сошелся с Орионом. Сын Георгия сообщил ему настоящую причину своего отъезда из Мемфиса, хотя рисковал восстановить против себя почтенного сановника откровенным признанием. Юноша постоянно чувствовал, что все хорошее в нем исходило от Паулы, что ее любовь возвышала его, делала стойким; отказаться от этой девушки значило бы погубить себя. Увлечение Элиодорой могло только помешать ему достичь высоких целей, которые он себе наметил.

Орион страстно желал поскорее вступить на избранный путь, и прежде всего заняться поручением Амру. Сознание своего громадного богатства скорее тяготило, чем радовало его; он желал заслужить почет и уважение честных людей своими личными качествами и не быть обязанным ничем привилегированному положению богача. Сенатор отнесся к его задушевной исповеди, как и следовало ожидать от такого справедливого человека. Если влюбленный юноша не преувеличивал достоинств Паулы, то, конечно, бедной Элиодоре лучше всего отказаться от своих надежд.

Таким образом, Юстину с женой предстояло увезти обратно в Византию своих любимцев и поддерживать их в несчастии, вместо того чтобы найти в молодых людях нравственную опору для самих себя. Но, несмотря на это, старик с каждым днем все сильнее привязывался к Ориону, открывая в нем все новые достоинства и новые благородные черты.

На обширном дворе станционного дома горели факелы, в центре его находился навес, покрытый пальмовыми ветвями, где стояли скамьи для посетителей. Здесь сенатор мог свободно говорить с Орионом, хотя стража поместилась вблизи пленника и не теряла его из виду, подкрепляя свои силы вяленой бараниной, луком и финиками. Слуга сенатора тоже принес провизию из экипажа.

Когда Юстин заговорил со своим молодым другом, к ним приблизилась высокая мужская фигура; то был врач Филипп, остановившийся здесь на отдых по дороге в Джидду. Он узнал, кто был пленник, от знакомых арабов; конвойные позволили ему повидаться с арестованным, но сделались бдительнее; кроме того, их начальник говорил по-гречески. Филипп, конечно, не мог питать дружеских чувств к сыну мукаукаса, однако считал своим долгом предупредить юношу о том, что его ожидало. Врачу пришлось также передать своему сопернику печальную весть о смерти Нефорис и о гибели Руфинуса. Орион был возмущен, узнав о конфискации своего имущества, но успокоил себя мыслью, что искренне расположенный к нему Амру отменит несправедливое решение. Когда же Филипп сообщил ему о смерти матери, он был до того потрясен, что зарыдал, как ребенок, даже арабы обнаружили сочувствие к сыновнему горю и почтительно удалились в сторону; любовь к родителям была в их глазах священна; с этой минуты они стали выказывать пленнику меньше суровости. Александриец тотчас воспользовался отсутствием мусульман, чтобы наскоро сообщить молодому человеку о гибели Руфинуса и благополучном спасении монахинь. Последние события: пожар дворца наместника и арест Паулы — были ему самому неизвестны, но он сообщил сенатору, где находятся теперь его жена и племянница.