— Джимми! Наконец-то! Я тебя всюду искала, — начала женщина.
Джимми нетерпеливо дернулся и ускорил шаг.
— Отстань! — сказал он грубо, как человек, которому страшно надоедают.
Женщина докучливым просителем шла за ним:
— Как же так, Джимми? Ты же мне обещал, что…
Джимми резко повернулся к ней, словно решившись на последний бой ради спокойствия мира:
— Слушай, Хетти, ты кончай ходить за мной по всему городу, поняла? Кончай — и все! Оставь меня в покое! Ты мне надоела, поняла? Что ты всюду таскаешься за мной? Что ты, сдурела, что ли, совсем? Ты что, хочешь, чтобы на меня пальцем показывали? Пошла вон!
Женщина подошла ближе и взяла его за руку:
— Но послушай, ты же…
— Да иди ты к черту! — огрызнулся Джимми и стремглав метнулся в главный вход первого попавшегося знакомого салуна, а в следующее мгновение выскользнул через боковую дверь и скрылся в тени. На ярко освещенной улице он опять заметил несчастную женщину — та рыскала, как настоящий разведчик. Джимми с легким сердцем рассмеялся и ушел.
Он пришел домой и увидел, что мать шумно возмущается: вернулась Мэгги. Она вздрагивала от потока гневных ругательств, который обрушила на нее мать.
— Черт возьми! — сказал Джимми вместо приветствия.
Мать кружила по комнате, указывая трясущимся пальцем на Мэгги:
— Глянь на нее, Джимми, глянь! Полюбуйся на свою сестру! Вот она — явилась! Глянь, глянь на нее! — И она глумливо хохотала, не спуская глаз с Мэгги.
Девушка стояла посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу, словно никак не могла найти себе места.
— Ха-ха-ха! — загремела мать. — Явилась — полюбуйтесь! Хороша, нечего сказать! Полюбуйтесь — хороша тварь, ничего не скажешь! Ха-ха! Нет, вы только полюбуйтесь на нее!
Мать наклонилась, взяла дочь за голову красными морщинистыми руками и пристально посмотрела ей прямо в глаза:
— Ба! Да она нисколько не изменилась! Все такая же хорошая мамина дочка! Полюбуйся на нее, Джимми! Подойди сюда и полюбуйся!
Громогласная брань матери привлекла обитателей дома к дверям: в коридорах появились женщины, начали шнырять дети.
— Чего случилось-то? Опять, что ли, у Джонсонов драка?
— Не-ет! Мэгги их вернулась.
— Вернулась? Ну да?!
Через открытую дверь на Мэгги уставилось множество любопытных глаз. Дети пробрались в комнату и робко поглядывали на Мэгги, образуя нечто вроде первых рядов партера. Женщины остались в коридоре и, склонившись друг к другу, шептались и качали головами с глубокомысленным видом.
Один малыш, которому до невозможности был любопытен этот объект всеобщего внимания, тихо приблизился и осторожно, словно раскаленной плиты, коснулся ее платья. И тут же трубным сигналом прозвучал резкий окрик его матери. Она подскочила и схватила ребенка, бросив на девушку полный негодования взгляд.
Мать Мэгги шагала из угла в угол, обращаясь к заполнившим дверной проем зрителям, точно речистый конферансье. Голос ее гремел на весь дом.
— Вот, явилась! — восклицала мать, резко поворачиваясь и театрально указывая пальцем на Мэгги. — Явилась! Полюбуйтесь на нее! Красавица, да и только! И дочь хорошая — домой пришла, к матери. Вот какая молодец! Вот какая красавица!
Эти издевательские выкрики завершились еще одним взрывом визгливого хохота.
Девушка словно очнулась:
— Джимми! Я…
Но брат поспешно отступил от нее.
— Ты теперь, поди, уличная? — сказал он, презрительно скривив губы. Лицо его прямо-таки излучало оскорбленную добродетель, и он с отвращением убрал руки, словно опасаясь испачкаться.
Мэгги повернулась и пошла прочь.
Толпа у дверей стремительно расступилась. Лишь тот самый малыш упал на пороге, отчего у его матери вырвался дикий крик. Другая женщина подскочила и схватила малыша с таким геройским видом, будто спасла человека из-под колес скорого поезда.
Девушка шла по коридору, минуя одну распахнутую дверь за другой — из этих дверей выглядывали еще чьи-то крошечные, с булавочную головку глаза, лились широкие лучи света, с любопытством освещая ее темный путь.
На втором этаже ей повстречалась шишковатая старуха, обладательница музыкальной шкатулки.
— Ну что, вернулась? — вскричала старуха. — Явилась, а тебя выгнали! Ладно, заходи, можешь сегодня у меня переночевать. У меня-то порядочности никакой не осталось.
А сверху слышалась беспрестанная болтовня и пересуды, и над всем гремел презрительный хохот матери.
XVI
Пит вовсе не считал, что погубил Мэгги. И даже если бы он понял, что ее душа уже никогда не засветится улыбкой, то обвинил бы во всем ее мать и брата — больших мастеров на всякие пакостные дела. Кроме того, в окружающей его жизни души не особенно стремились улыбаться. «А на кой черт?»
Но он был слегка озадачен, и это его удручало. Худая молва, скандалы, пожалуй, навлекут на него гнев хозяина, который требовал поддерживать репутацию первоклассного салуна. «И чего они такой шум поднимают?» — недоумевал Пит, с отвращением размышляя о притязаниях семейства. Ну неужели только из-за того, что дочь или сестра ушла из дома, нужно терять самообладание? Ломая голову над их странным поведением, Пит решил, что Мэгги не совершила ничего предосудительного, а эти двое просто хотят поймать его в западню. Он понял, что за ним охотятся.
Особа, которую Пит повстречал в шумном зале, была не прочь над ним посмеяться:
— Подружка-то у тебя бледненькая, тощенькая, квелая. Ты хоть заметил, какое у нее выражение лица? Благовоспитанной прикидывается — тоже мне добродетель! А как у нее левая щека дергается, видел? Ах, Пит, бедняга! До чего же ты докатился…
Пит сразу же принялся уверять, что девчонка ему, в общем-то, безразлична. Но независимая особа прервала его смехом:
— Да меня это, дружок, совершенно не касается! И не стоит так изощряться в объяснениях. При чем тут я?
Однако Пит не унимался. Раз смеются над его выбором, он считал себя обязанным уточнить, что таких подружек он долго не держит и никаких особых чувств к ним не питает.
На следующее утро после того, как Мэгги ушла из дома, Пит, как обычно, стоял за стойкой. Выглядел он безупречно: белая куртка, белый передник, кудрявая челка с идеально выверенной точностью закрывает лоб. Посетителей еще не было. Пит протирал стакан, медленно проворачивая в нем обернутый салфеткой кулак, и тихонько насвистывал себе под нос. Время от времени он подносил к лицу предмет своей заботы и рассматривал его на свет — слабые солнечные лучи, пробившиеся над шторами в затененный зал.