Читать интересную книгу Возвращение к любви - Георге Георгиу

— А первый секретарь, — в том же тоне продолжил Мога, — повел себя более чем дипломатично, решив, что его вмешательство будет пока преждевременным. Хотя по выражению его лица было ясно, что симпатичная директриса не встретила у него одобрения.

— Ну что ж, придется отклониться от темы и сказать, что, по моим наблюдениям, Элеонора Фуртунэ определенно питает к вам симпатию! — благожелательно улыбнулся Кэлиману. — И расхрабрилась она так потому, что в лице Моги увидела опору, единомышленника. Так вот, по той проблеме, которую затронула Элеонора Аркадьевна, могу быть с вами откровенным — фермы придется ликвидировать!

Максим Мога встал, широкими шагами прошелся по мягкому ковру, и это помогло ему полностью сохранить хладнокровие.

— Я сторонник гармоничного развития сельского хозяйства, — сказал он сдержанно. — Чтобы все в нем звучало согласно, как в хорошем симфоническом оркестре!

Беседа по-прежнему шла в спокойном тоне, слова текли легко, не требуя чрезмерного сосредоточения мыслей, не вызывая особых эмоций. Ничто, казалось, не предвещало малейшего изменения в атмосфере, тем более бури. Но буря зрела уже в душе обоих. И была готова разразиться, когда ее меньше всего ожидали.

— Элеонора Аркадьевна говорила со мной о фермах еще когда я лежал в больнице, — продолжал Мога. — Как я должен был поступить? Вступить с ней в спор, убедить, что возражать нельзя, даже если она права? — Перед ним на мгновение возникла Элеонора, какой предстала ему в больничной палате, волнующе прекрасная, и он улыбнулся этому приятному воспоминанию.

Может быть, Кэлиману неверно истолковал эту невинную улыбку. И потому произнес сурово с помрачневшим взором:

— Почему же нет! Вам хотелось бы, наверно, чтобы самые сложные проблемы решались первым секретарем и никем другим! Чтобы он один отвечал за все и за всех!

Мога вздрогнул, не понимая причины этой неожиданной перемены в настроении Кэлиману; может быть, и не смог бы ее понять. Хуже того, не смог удержаться и от вспышки. Стало быть, он, Мога, избегает ответственности? Он поднялся на ноги и застыл возле стула, на котором только что восседал. Возмущение в нем продолжало нарастать.

— Из этого вытекает, что руководители хозяйств, предприятий, простые рабочие не должны раздумывать о тех проблемах, которые перед всеми нами ставит жизнь? Что мы должны держать их в узде, дабы у них, не приведи господь, не появилось собственного мнения? Чтобы они не проявили в чем-нибудь собственной инициативы? — Мога задавал вопрос за вопросом с искренним недоумением, с болью в голосе, не ожидая ответа, и завершил с сарказмом: — Другими словами, не позволять людям брать ответственность за доверенное им дело, рискуя даже тем, что будущность за это недомыслие нас накажет. Кто же будет тогда отвечать? Вам лично — не хочется, всем прочим — не дозволено. Не могу согласиться с вами, Александр Степанович! До свидания!

Он оставил Кэлиману в полной растерянности и недоумении. В приемной Мога увидел Георге Карагеорге, со смехом говорившего что-то секретарше. Мога не разобрал его слов, поздоровался с ним на ходу и ушел.

В тот вечер Адела впервые увидела Максима Дмитриевича почерневшим от возмущения, с тем прищуром в глазах, за которым прячут страдание. Он прошел мимо, будто и не заметил ее; но в дверях, тяжело обернувшись, спросил:

— Никто меня не спрашивал?

Девушка вздрогнула, покраснела. Адела испугалась, увидев его в таком расстройстве, и не посмела с ним заговорить. Могу, оказывается, спрашивали Станчу, Сэрэяну, Анна Флоря, директор школы, начальник милиции и неизвестный сердитый товарищ из республиканского объединения — его имя она записала в блокноте. И Элеонора Фуртунэ. Сама не зная почему, Адела начала свой доклад именно с ее звонка.

Мога не дослушал до конца, торопливо вошел в кабинет и проследовал прямо к телефону. Хоть одна добрая весть! Телефонистка со станции попросила его подождать несколько минут, но он не смог сдержать нетерпения и поспешно вышел из кабинета.

Адела сжалась у комок за письменным столом, не понимая, какой злой дух поселился вдруг в их генеральном директоре.

Мога сел в машину и помчался на полной скорости к Боуренам. Вскоре Пояна осталась далеко позади вместе с Александром Кэлиману, с теми необдуманными словами, которые болезненно взволновали его. Зачем звонила Элеонора? Не задели ли также ее каким-нибудь словом, из тех, что могут убить наповал почище дубины? Чем тверже человек при сложных жизненных обстоятельствах, тем слабее он в обычных, личных делах, особенно если его застигают врасплох.

Элеонора была дома. Она лежала в постели, обмотав шею теплым шарфом. Несколько мгновений глядела на него в растерянности, будто в комнату вошел чужой.

— Что случилось? — Максим остановился у кровати и с тревогой взглянул на ее побледневшее лицо. — Ты вызвала врача?

Элеонора хотела встать, но Максим ей помешал.

— Откуда взяться в Боуренах врачу? — спросила она с робкой улыбкой. — Это тебе не в Стэнкуце, где есть и опытные доктора, и современная больница. У нас один только фельдшер.

Максим успел многое рассказать ей о Стэнкуце и ее жителях. И еще вчера в разговоре по телефону сообщил ей, что собирается навестить родное село. Мало-помалу это село становилось близким и для нее; и это помогало ей все лучше понимать Максима со всем, чем он жил.

— Не подходи слишком близко, — предостерегла она его, — можешь заразиться. Я подхватила ангину.

— В такую жару?

— Вот именно. Попила родниковой воды. И струсила вдруг, испугалась, что помру и не успею тебя повидать. Глупости, конечно. Не сердись.

— Уж этим сегодня я сыт по горло, — улыбнулся вдруг Мога, столкновение с Кэлиману сразу отступило для него на второй план. Прочитав в глазах Элеоноры немой вопрос, он пожал плечами и коротко пояснил: — Поругался с первым секретарем. Расскажу об этом в другой раз, когда будешь здоровой. А до тех пор побуду с тобой.

— Ты собирался в Стэнкуцу.

— Стэнкуца подождет.

— Не думаю, что до этого дойдет. Не станешь же ты попусту затевать такую поездку. — В ее глазах светилась любовь. — С тоской шутки плохи, знаю по себе. А обо мне не беспокойся, теперь уже не умру.

Максим наклонился, поцеловал ее в глаза, щеки, его тяжелая ладонь скользнула по горячему лбу, по черным блестящим волосам и опустилась на подушку, тяжело о нее опершись.

— Поезжай, хорошо? После этой встречи я уже поправлюсь очень скоро. И к твоему возвращению буду совсем здорова! — тихо засмеялась Элеонора. — Знаешь что? — заговорила она о другом. — Вчера под вечер на строительстве винзавода пропала цистерна. Никто ничего не знает, ничего не видел, а цистерна исчезла, словно растаяла и испарилась от зноя. А Илья Прока возлагает ответственность на нас, винзавод-то на нашей территории.

— В милицию сообщили?

— Не успели. Хотела поехать в Пояну, да захворала. Как нарочно.

— Вот видишь? — сказал он словно с упреком. — Как могу я куда-нибудь уехать, если у тебя столько осложнений? Я должен быть рядом с тобой.

И снова хозяйка дома улыбнулась, положив горячую ладошку на его могучую руку.

— Поезжай! С этим уж справлюсь сама. Вот с этим, — она прижала руку к сердцу, — не знаю, как быть.

Оба умолкли, словно хотели услышать еще кого-то, кто ответил бы за них. За окном сгустилась темная ночь, подобная той, которую он проспал на кордоне у Штефана Войнику. Проснувшись и посмотрев в окно, он увидел тогда две желтые звезды. И вспомнил об аистах, круживших над Пояной в поисках гнездовья.

— Давай поделим наши беды пополам, — молвил наконец он, глядя ей прямо в глаза: что она на это скажет?

Элеонора села на постели, опустила ноги на пол. Цветастый длинный халат покрывал их почти до лодыжек. Набросила на колени и плед.

— Я не имею на это права, Максим, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Не имела его и раньше, но полюбила тебя с первого дня и не смогла совладать со своим чувством. Что мы можем сделать? Ничего! Ты скажешь, знаю, что можем пожениться.

— Скажу! — твердо прозвучал голос Моги.

Элеонора взяла его тяжелую руку и положила на свои колени. Охваченная сомнениями, без слов покачала головой. И он с ужасом понял вдруг, что, какие бы ни говорил слова, они ни к чему не приведут. Что-то в Элеоноре изменилось; внутренняя сила, дремавшая прежде в глубине ее души, проснулась вдруг, возобладав над чувствами, властно диктуя ей ее поступки.

— Ты должен ехать, Максим, — молвила она тихо, пытаясь улыбнуться. — То, что я избегала тебя, не было ни игрой, ни капризом. Поверь. Если бы ты не приехал сегодня, завтра я пришла бы сама к тебе — попросить оставить меня. Не знаю, насколько. Но мы не должны встречаться.

Ее слова звучали как приговор, не подлежащий обжалованию. Максим упорствовал, пытаясь найти этому хоть какое-нибудь объяснение, какой-либо смысл; но разум понять не мог, а сердце понимать не хотело. Мога тяжело выпрямился — истинный айсберг. Холодный взгляд, окаменевшие черты, повисшие вдоль туловища руки.