В ночь на 21 марта(3 апреля) 1905 г. через линию фронта перешел отряд сотрудников Красного Креста, оставшихся с ранеными в Мукдене. Положение госпиталей было тяжелым — после отступления русский городок у вокзала начали грабить и жечь китайцы. Погоромы остановили японцы{2070}. 460 тяжело раненых русских солдат и 405 раненых и больных японцев не были эвакуированы из армейского госпиталя. С ними осталось значительное количество медицинских работников, которые по правилам войны, соблюдавшимся тогда японской армией, были возвращены «в Россию». Группа из 9 сестер милосердия, 26 врачей и 65 санитаров во главе с А. И. Гучковым была переправлена на Сыпингай, а еще около 200 человек была перевезена в Чифу, для возвращения домой по морю. Подвигу А. И. Гучкова было уделено немало внимания, Главнокомандующий лично сообщил о нем в телеграмме на имя вдовствующей императрицы Марии Федоровны{2071}. Так начиналась всероссийская популярность будущего думского политика.
Что касается Куропаткина, то в качестве командующего армией он по-прежнему оказывал значительное влияние на принятие решений и по-прежнему продолжал призывать к терпению, обещая, что при правильном использовании сил, успех будет гарантирован. «Мы вполне готовы к бою, — писал он Витте 26 мая(8 июня), — и я ожидаю его с нетерпением. Нам, по моему мнению, скоро надо будет перейти в решительное наступление. И неужели при этих условиях возможно говорить о мире «во что бы то ни стало», даже позорном для России? Японцы на суше напрягают крайние усилия для борьбы с нами. Есть основания признавать, что далее развивать свои войска им уже не по силам, что они дошли до кульминационного пункта своего успеха. Мы же только еще входим в силу (и, прибавлю, входим так медленно, что до сих пор еще не пополнили свои ряды, но получили подкрепления и еще получим их). Повторяю: мы стоим настолько твердо на суше, что должны победить, если опять не наделаем грубых ошибок. От этих ошибок не гарантированы и японцы, и они их тоже делали, но мы, несомненно, совершенствуемся, учимся, и боевой опыт улучшает, а не ухудшает наши войска, и начальствующих лиц, несмотря на неудачи»{2072}. В последнем утверждении Куропаткина трудно не сомневаться.
Новый Главнокомандующий также, как и его предшественник, был сторонником пассивной обороны, приведенные в порядок войска сделали все, для того, чтобы сделать успешное наступление японцев невозможным. Только на участке 2-й армии было построено 95 полевых укреплений, 100 мостов, 450 километров дорог, 60 деревень были превращены в опорные точки, установлено 350 000 квадратных метров искусственных препятствий{2073}. Пять корпусов армии были распределены между этими укреплениями по фронту в 45 верст. В среднем на каждые 450 шагов, т. е. на каждый прямой выстрел приходилось по одному опорному пункту{2074}. Итак, наступать никто не собирался, а от грубых ошибок никто не мог быть гарнтирован. Первое распоряжение, сделанное Линевичем на этих создающихся позициях, предписывало начать рекогносцировки новой оборонительной линии, глубоко в тылу, по Сунгари. Поэтому, даже когда Сыпингайские позиции стали неприступными для фронтальной позиции, никто не мог поручиться, что, в случае их обхода с фланга, не повторится история Ляояна и Мукдена{2075}. Не удивительно, что призыв императора от 7(20) августа перейти в наступление для облегчения положения на переговорах в Портсмуте потонул в совещаниях на Сыпингае, которые в конечном итоге пришли к выводу о нежелательности наступления{2076}.
Между тем, силы японской армии действительно были уже исчерпаны, для их восстановления необходимо было провести новые призывы, обучить новобранцев, сформировать не менее 6 новых дивизий, получить дополнительно около 1 млрд. иен на военные расходы — для полного осуществления мероприятий по подготовке нового генерального сражения потребовалось бы не менее года. Это означало, что японская армия более не могла наступать в Манчжурии. Уже 10 марта, получив известие о победе под Мукденом, фельдмаршал Ямагата на аудиенции у императора убеждал его, что наступило время действий внешнеполитического ведомства. В тот же день те же мысли он изложил и перед правительством, и, более того, в несколько закамуфлированном виде даже и прессе: «Глупо продолжать сражаться с упорствующим врагом»{2077}. Первым на это отреагировал из Манчжурии Ойяма, который 13 марта отправил в императорский штаб письмо, убеждавшее срочно предпринять верные дипломатические шаги: «Наши военные операции после Мукденской битвы должны особенно хорошо сочетаться с нашей политикой. Другими словами, решим ли мы наступать дальше, преследуя неприятеля, или возьмем курс на позиционную войну, если наши военные операции не будут соответствовать политике страны, то борьба, стоившая, наверное, нескольких тысяч жизней, окажется тщетной. Если политика нашей страны будет определена, как требующая военных успехов, то наша армия понесет бессмысленные потери»{2078}.
23 марта свое мнение перед руководством правительства изложил и начальник Генерального штаба. Ямагата считал, что наступил решающий, третий период военных действий. Россия, по его мнению, не запросит мира, даже если война продлится еще несколько лет, а японцы возьмут Владивосток и Харбин. «Будем ли мы наступать или обороняться, — утверждал он, — в любом случае до мира еще далеко. Есть определенные вещи, над которыми нам стоит глубоко задуматься. Во-первых, большая часть войск противника еще находится дома, а мы свои силы уже истощили. Во-вторых, противник еще не испытывает недостатка в офицерах, а мы многих потеряли с начала войны, и заменить их трудно… Короче, третий период имеет огромное значение, и если мы ошибемся, то наши славные победы превратятся в ничто. Теперь мы должны быть осторожными»{2079}. Мнение японских военных было единодушным. Они требовали мира. 23 марта начальник штаба Манчжурских армий генерал армии виконт Гэнтаро Кодама был вызван в Токио для доклада о положении дел. Главной целью этой поездки было убедить руководство страны немедленно приступить к переговорам. На вокзале Кодаму встречал окрыленный успехами заместитель начальника Генерального штаба ген.-л. Гаиши Нагаока, который сразу же был охлажден словами: «Нагаока, не будьте глупцом. Тот, кто разжег огонь, должен и погасить его. Вы забыли об этом?»{2080}
Тяжелое состояние противника отнюдь не означало неизбежность его краха, а готовность японских военных к переговорам свидетельствует только об их трезвости на вершине успехов. Даже войну на истощение невозможно выиграть более или менее удачными отступлениями. Только успешное контрнаступление в Манчжурии и победа над армией, которую уже не смогли бы восстановить японцы, могли привести к перелому в военных действиях, и, в конечном итоге — в войне. Однако главная проблема русской армии, к которой все еще продолжали прибывать подкрепления, как раз и состояла в том, что и она уже не могла наступать. Правда, в отличие от японцев, по причинам не-материального характера. Никогда еще за всю войну развитие событий на фронте не зависело столь сильно от морального состояния армии.
Не смотря на начавшуюся в России революцию, железная дорога по-прежнему справлялась со снабжением армии, хотя уже и не столь удачно. Начались перебои. К марту 1905 г. на Сибирской железной дороге было задержано 4,5 тыс. выгонов с грузом около 4 млн. пудов. В то же время в Европейской России и Сибири ожидали отправления до 5 млн. пудов грузов. Эшелоны шли очень медленно — их движение из-за Урала до Харбина составляло 2–2,5 месяца и очень редко 40–45 дней{2081}. Тем не менее в Манчжурию шли пополнения, после Мукдена в Действующую армию было отправлено 194 батальона, 48 сотен, 916 орудий, 496 пулеметов. К началу сентября 1905 года, то есть на момент заключения перемирия на Сыпингай прибыло 130 батальонов, 48 сотен, 468 орудий, 332 пулемета и 10,5 инженерных батальонов{2082}. Но эти войска вместе с материальной силой приносили с собой новости из страны, уже охваченной революцией. На Сыпигпае, по словам одного из командиров полков, уже никто и на что не надеялся{2083}. Командование русскими армиями рассчитывало на успех флота, который, если и не вернет России контроль над морем, то позволит значительно поднять мораль войск, так и не получивших ни одной победы на суше.
Вплоть до окончания сражения под Мукденом 2-я Тихоокеанская эскадра находилась на Мадагаскаре, где она могла получить небольшой отдых. Переход из Танжера в Магадаскар, т. е. из Атлантики в Индийский океан в условиях, когда снабжение топливом постоянно находилось под угрозой срыва, проходил в тяжелейших условиях. Погрузка по прежнему проводилась с немецких угольщиков. Это была чрезвычайно сложная и изматывающая команды задача, и, чтобы сократить количество угольных погрузок, корабли шли, перегруженные углем. «Громадные корабли, — писал лейтенант Свенторжецкий, — походили скорее на угольные транспорты. Нельзя было надеяться на уголь при всяких условиях, и потому суда брали усиленные запасы. На броненосцы принималось вместо 1100 тонн — 2500. Все, что возможно, заваливалось углем; 75-мм. батарея, с совершенно негодными для моря орудиями, была наглухо задраена и обращена в угольные ямы. Уголь грузился в коридоры, на срезы, на ют, везде, где только можно было найти свободное место. Грязь была невыносимая»{2084}.