Читать интересную книгу Правдивые байки воинов ПВО - Сергей Дроздов

Так вот, Лаврентий Палыч был, говоря современным слэнгом, «эффективным менеджером» и умел добиваться результата. Вспомним, что он курировал ещё: создание ядерного оружия и работы по ракетной технике. Все задачи были выполнены, и везде мы тогда опережали американцев.

Методы были суровые, так и век был суровый… Вопрос «кто кого» стоял на повестке дня в прямой постановке.

Так вот, проблема эффективного уничтожения средств воздушного нападения всегда была очень сложной. В годы Второй мировой на 1 сбитый самолёт приходилось более 700 выпущенных зенитных снарядов. Действенность ПВО была низкой, и к концу войны почти все крупные немецкие города были разрушены на 80% и более англо-американскими бомбардировщиками, а потери союзников редко превышали 5% от числа самолётов, участвовавших в налёте. Немцы, кстати, называли эти страшные налёты «террористическими бомбардировками»!!!

С появлением реактивной авиации и ОМП стало ясно, что к Москве нельзя пропустить ни одного вражеского самолёта. Для этого срочно создавался «Беркут». Навести ракету на цель, летящую с большой скоростью, да ещё маневрирующую – и сейчас непросто. Хотя теперь на зенитных ракетах стоят блоки самонаведения.

Тогда же наведение было «командным», т. е. осуществлялось вручную по командам, передаваемым на ракету с земли. Цель сопровождали операторы, а наземная ЭВМ вырабатывала команды наведения, которые и передавались на ракету. Примерно так выглядел принцип работы системы (очень упрощённо изложенный, конечно). Понятно, что поначалу навести ракету на цель, с требуемой точностью, не удавалось.

Пуски на полигоне шли один за другим, но промахи не позволяли радиовзрывателю подорвать ракету на приемлемом расстоянии от цели, чтобы поразить её осколочно – фугасным действием. (Вопреки распространённому заблуждению, ракета практически никогда не попадает «прямо» в цель. Самолёт поражается осколками, или взрывной волной от подрыва БЧ радиовзрывателем).

Так вот, по рассказам ветеранов первых пусков, Лаврентий Палыч неоднократно лично присутствовал на опытных стрельбах и вникал в причины промахов. Конструкторы подробно докладывали ему, пересыпая речь различными мудрёными терминами: «Эффективная отражающая поверхность.. промах… курс… крен… тангаж… угол места…» и т. д. и т. п.

В конце концов, ему всё это надоело, он собрал Совет главных конструкторов, после очередной неудачной стрельбы, и сказал учёным примерно следующее: «Мне не надо больше этих тангажей – мангажей! При следующих промахах будете мне докладывать: КТО ВИНОВАТ!!!»

И случилось маленькое чудо: ракеты стали наводиться с приемлемыми ошибками. После нескольких удачных стрельб «Беркут» приняли на вооружение и поставили на боевое дежурство.

Читая сегодня про очередные унылые неудачи с пусками той же «Булавы» и бодрые доклады, о том, что эти пуски – были «электронно-учебные», а вот следующие – точно будут успешными, думаешь, может, пора и спросить «Кто виноват?!» со сказочников.

Да видно – плохо знают историю наши главковерхи….

«Уезжаю на войну, в горную Абхазию…»

Жарким августовским вечером 1992 года я задержался на службе, в рабочем кабинете, готовя какую-то срочную «бумагу». Не мной замечено, что инициатива в армии наказуема, а оставаться по вечерам без крайней необходимости – «контрпродуктивно».

Так и вышло. В кабинет заглянул дежурный по управлению: «О! Сергей, тебя и ищу! Срочно зайди к полковнику Испакову!» Удивляясь, зачем я мог понадобиться ВРИО начальника штаба нашей Службы специального контроля МО РФ (сегодня уже можно открыто назвать это структурное подразделение 12 ГУ МО, т. к. к этому времени только, пожалуй, африканцы не побывали на наших объектах в составе делегаций «новоиспеченных союзников») я проследовал в его кабинет.

Николай Иванович, увидев меня, почему-то обрадовался, тепло поприветствовал и пригласил присесть.

– Сергей, ты знаешь, что в Абхазии началась война между грузинами и абхазами?! – спросил он. Я это знал, разумеется.

Сейчас, много лет спустя, когда таких войн на территории СССР прошло больше десятка, особых эмоций упоминание о них не вызывает. Тогда – это было нечто невообразимое: ВОЙНА!!! Бывшие советские люди, недавние граждане единой страны, убивают друг друга!

Правда, наше «независимое» и демократичнейшее телевидение говорило про это совсем мало и как-то невнятно. Понять, кто там прав, а кто виноват? было просто невозможно.

– Прямо на линии фронта оказалась наша 24-я лаборатория в Эшерах, – продолжил ВРИО начальника штаба.

(Про эту лабораторию, потом, довольно много писали в СМИ и даже показывали по телевидению её избитые снарядами строения. Журналисты называли её «сейсмической лабораторией» МО. Такое наименование сохраним и в этом рассказе.)

Я это тоже знал. Мы регулярно общались по телефону с заместителем командира этой части Игорем Натурщиковым. Даже по аппарату ЗАС были слышны спорадические пулемётные очереди и разрывы снарядов, звучавшие там.

– Пашей Грачёвым принято решение об эвакуации лаборатории, техники, оружия, семей офицеров и прапорщиков, их имущества и всего личного состава нашей части. Мы создаём опергруппу для эвакуации части. Хочу включить тебя в её состав. Полетишь туда?!

– Раз надо – полечу, конечно! – ответил я. У меня и в мыслях не было искать какие-то поводы для отказа.

(Уже после своего возвращения я узнал, что некоторые наши офицеры категорически отказывались тогда, в кабинете Испакова, от командировки «на войну». «Погоны сниму, но не поеду!» – заявили «отказники».)

В тот момент я этого, разумеется, не знал, и меня удивила неожиданно радостная реакция Испакова: «Ну и молодец!!! Вылет завтра в 8.00 из Чкаловского, борт уже заказан». В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что для того, чтобы мне успеть к самолёту, в Люберцы (где я со своей семьёй снимал комнату) в 5.00 пришлют машину. (Такая любезность случилась в первый и последний раз за все годы службы в этой части).

Опергруппа была небольшая, 3 офицера. Планировалось, что мы военным «бортом» долетим до аэродрома Бомборы (расположенного около абхазского городка Гудаута), а оттуда автомобилем доберёмся до части. Как проводить эвакуацию, Испаков представлял смутно. «Приедете – на месте разберётесь. Может, вертолётами вывозить будем, может машинами, или вообще эта заваруха там закончится, и „отбой“ эвакуации дадут», – так обрисовал он свое «видение» ситуации.

Меня немного смутило упоминание о вертолётах, но с другой стороны, раз решение об эвакуации принял всемогущий тогда «лучший министр обороны» – чем черт не шутит, может, и вертолёты для эвакуации пришлют!

Исхаков заверил, что вся командировка продлится дня 3—4, максимум неделю.

О том, как мало мы понимали реальную ситуацию в той Абхазии, говорит то, что форму одежды на войну нам определили не «полевую», а «повседневную».

Дома я написал письмо жене (которая вместе с дочкой отдыхала у своей мамы в Новгородской области) и собрал свои немудрёные командировочные «манатки».

Следующим утром мы были на аэродроме Чкаловский. Нас включили в полётный лист АН-72, летевшего с комиссией Генерального штаба в Тбилиси. Там тогда дислоцировался штаб Закавказского военного округа. Нас было решено высадить по пути, в Гудауте. Это был единственный аэропорт в Абхазии, который там контролировали российские войска.

Долетели нормально. Правда, перед приземлением в салон самолёта вышел командир экипажа: «Товарищи генералы и офицеры! Ввиду того, что посадку будем производить в зоне боевых действий, где возможно применение по самолёту средств ПВО, я проведу противозенитный манёвр. Прошу всех сесть и пристегнуть ремни!».

Манёвр был настолько энергичным, что некоторое время мне казалось, что мы просто падаем прямо в Чёрное море, которое стремительно приближалось к нам. Однако у самой воды двигатели взревели, самолёт выровнялся, и мы сели на взлетно-посадочную полосу аэродрома «Бомборы».

Там вышли только мы втроём, наша опергруппа. Остальные наши попутчики – взлетели и продолжили полёт на Тбилиси.

Нас встречал незнакомый мужчина в «афганке» без знаков различия:

«Михаил Михайлович Михайлов. Военная разведка. Меня попросили вас встретить и сопроводить в вашу часть. Я её курирую, на время боевых действий. Добро пожаловать на войну!». Фамилия и имя-отчество у него были явно вымышленные, а вот отсутствие знаков различия – удивило. Это было непривычным тогда явлением.

«Вам бы тоже надо сменить повседневную форму на полевую. Слишком вы заметны на войне в таком ярком виде. Привлечёте внимание снайпера. А их тут полно. Подстрелить московских полковников для них – высший шик! Ну да ладно, до части я вас довезу – там вас переоденут» – продолжил он вводный инструктаж. «Пойдём, представлю вас старшему группировки».