слишком хорошо осознавая, что у меня на руках кричит ребенок. Мгновение спустя мы добираемся до будки охраны, и на то, чтобы пройти через нее и перешагнуть через трупы, уходят драгоценные секунды, которых у нас нет. Оказываясь за воротами, я чувствую сладкий запах свободы, и мы бежим так быстро, как только можем, а остальные солдаты уже углубились в безопасность густого леса.
Впереди маячат деревья, и мне кажется, что на каждый шаг у меня уходит целая жизнь и…
БУМ!
Я отрываюсь от земли, и лечу по воздуху, когда неистовый жар ударяет мне в спину. Земля стремительно приближается, когда руки обхватывают мое тело, прижимая меня к себе, и так же быстро, как все это произошло, я падаю на землю, но лишь бедром ударяюсь о твердую почву, поскольку большая часть моего тела защищена Маркусом.
Грохот эхом отдается в моих ушах, и голова кружится, когда чьи-то руки начинают тянуть меня к себе.
— ШЕЙН, — кричит Маркус, тряся меня. — С ребенком все в порядке? ШЕЙН. БЛЯДЬ.
Черт. Ребенок.
Я вырываюсь из крепкой хватки Маркуса, и опускаю взгляд к ребенку у меня на руках. Он молчит, и мое сердце колотится от ужаса. Он не замолкал с той секунды, как мы ворвались в ту комнату. Мои руки не запачканы, так что я не думаю, что он ударился о землю, но его точно могло тряхнуть от удара при нашем падении.
— Блядь, блядь, блядь, блядь, — кричу я, когда Роман бросается ко мне, опускаясь на колени рядом со мной. — Ну же, малыш. Будь в порядке. Пожалуйста, будь в порядке.
Я баюкаю его крошечное тельце, нежно прижимая к себе. Я чувствую учащенное биение его пульса сквозь хрупкую кожу, так что я знаю, что он жив, но его глаза закрыты, и он не издает ни единого чертова звука.
— Почему он не плачет?
Глаза Романа расширяются, и он берет ребенка из моих рук, поглаживая его по щеке.
— Ну же, малыш, — умоляет он, его тон измучен и полон душераздирающего страха, от которого мне хочется сломаться и закричать. Роман наклоняется к нему и дует ему в лицо, и от этого его маленькие обсидиановые глазки распахиваются, и самый громкий визг разрывает огненную ночь.
— Твою мать, — говорит Роман, встречая мой полный ужаса взгляд. — Я думал…
— Я знаю, — говорю я ему. — Я тоже.
— Пойдемте, — говорит Леви, девочки вертятся рядом с ним, пока особняк горит позади нас. — Нам нужно выбираться отсюда.
И вот так мы движемся обратно сквозь густые деревья и садимся во внедорожник, чтобы отвести наших людей домой и выяснить, как, черт возьми, мы собираемся найти Джованни.
35
— Что, черт возьми, нам с ним делать? — Спрашивает Маркус, его губы кривятся в замешательстве, когда каждый из нас смотрит через край кроватки на ребенка, ради которого мы перевернули небеса и ад, чтобы вернуть домой. Он лежит на дне кроватки, широко раскинув руки, и крепко спит.
После возвращения в резиденцию Моретти нам потребовалось всего две секунды, чтобы понять, что нам придется вызвать специалиста, который научит нас ухаживать за этим маленьким существом, и мы готовы были заплатить любую сумму, если это означало, что она появится в течение следующих десяти минут со всем, что нам может понадобиться. Хотя, если честно, большую часть этого нам пришлось ждать, но она успела захватить по пути молочную смесь, бутылочки и подгузники. Видимо, это все, что нам было нужно, чтобы пережить ночь. За остальным отправили Леви, как только солнце показалось над горизонтом.
Наша няня научила нас с Романом готовить бутылочку и менять подгузник, и, несмотря на беспокойство в ее глазах, она не осмелилась спросить, что сделали два бестолковых идиота, чтобы оказаться с ребенком на их попечении. Черт, она даже не выглядела испуганной мальчиками, хотя прекрасно знала, кто они такие, как только вошла в дверь. Все, что ее волновало, — это обеспечить ребенку наилучший уход, и именно на этом она сосредоточилась.
Возможно, мы оставим ее здесь в заложниках на несколько недель, это еще не решено. Честно говоря, я боюсь, как бы она не ушла и не заставила меня проходить через это одной, но Роман, кажется, воспринимает это так, будто он был рожден для этого.
Леви наклоняет голову набок, и этот жест ужасающе похож на то, как он наклоняет ее прямо перед тем, как решит кого-нибудь убить, но я наблюдаю за ним немного внимательнее.
— Я думаю, ему нужно одеяло, — говорит Леви, быстро кивая, как будто соглашаясь со своим собственным выводом. — Да, ему определенно нужно одеяло.
— Нет, — шиплю я, и ловлю одеяло как раз в тот момент, когда оно летит по воздуху к кроватке. — Женщина сказала, что в его кроватке не должно быть свободных одеял, игрушек или подушек. Это опасно.
— Что? — Леви хмыкает, кривя лицо точно так же, как Маркус делал это последний час. — Это смешно. Всем нравится иметь подушку в кровати.
Я закатываю глаза и отбрасываю одеяльце в другой конец комнаты, как бы подчеркивая свою точку зрения.
— Я знаю, подушки — это потрясающе, но что, если ему удастся перевернуться на животик, и его лицо окажется прижатым к подушке, и он не сможет пошевелиться. Или… или что, если одеяльце накроет его маленькое личико, и он не сможет дышать?
Глаза Леви вылезают из орбит, когда он смотрит на маленького парня сверху вниз.
— Черт возьми, ты уверена? — спрашивает он. — Откуда нам знать это дерьмо? Обычные люди просто знают это? Или есть что-то вроде… курса для мам, который должна пройти девушка, когда беременна?
— Я, эээ… я на самом деле не знаю. Мне так сказала та леди.
— Дерьмо, ну… а что еще?
— Хммм… я думаю, есть много вещей, которые нужно знать. Например, ты должен заставить его срыгнуть после того, как он выпьет бутылочку, чтобы у него не заболел животик и…
— Заставить его срыгнуть? — Спрашивает Маркус, его лицо ничего не выражает, если не считать слегка испуганных глаз. — Как, блядь, мы должны это сделать? Ударим маленького паренька в живот?
— Срань господня, — выдыхаю я, в ужасе глядя на него, прежде чем медленно перевести взгляд на Леви, а затем на Романа через большую комнату. — Давайте договоримся никогда не оставлять Маркуса одного с ребенком, пока он не научится хотя бы ходить — НЕТ. Нет, пока ему не исполнится пять и он не пойдет в школу. Этого времени должно быть достаточно.
Маркус смотрит на меня и хмурит брови