А пожарище отступало назад, и скоро оно совсем пропало из глаз. После полудня Припять стала заметно шире и берега сделались круче, на них росли теперь в основном сосны. И вот в передней однодеревке гребец поднялся во весь рост и замахал веслом. Сразу узнали в гребце Никиту.
— Старейшина, — обратился кормчий к Ратибору, — сын Светлана, видимо, увидел реку Днепр. Еще несколько сотен саженей, и мы войдем в его священные светлые воды.
— И принесем в жертву самую красивую женщину, — сказал Чернодлав, и глаза его засверкали огнем.
— А кто в нашем племени самая красивая женщина? — обратился Ратибор к воеводе Умнаю.
— Бесспорно словенка, старейшина, — ответил боил.
— Сам Перун указует на нее своим перстом, ибо у ее племени есть обычай — приносить людей в жертву священному озеру…
— Как мне тоже известно, Чернодлав, топится в озере кто-нибудь из словен сам, принося себя в жертву добровольно. Жрецы же кидают в воду только зарезанного быка. — Ратибор возвысил голос. — Еще предки наши отказались сжигать на жертвенных кострах живых людей или топить их в реках и озерах, и ты должен знать об этом… Но в упрек мне, волхв, можешь заявить, что я сам три дня назад содеял подобное… Да, содеял! Преступники наказываются еще жесточе, их закапывают в землю живыми.
Чернодлав опустил глаза, промолчал. А старейшина добавил:
— Помни всегда, что я сказал тебе, — и поднял кверху правую руку, схваченную бутурлыками[130]. — Ты даже не подумал, что эта женщина — мать двоих малых детей. Не ровен час, прогневишь людей — беды не миновать… Но когда примут нас как друзей Аскольд и Дир и исполнятся наши желания, мы разрешим тебе на капище Перуна сжечь сразу двух волов — черного и белого. Так ведь, воевода?
— Конечно, волов можно, великий муж, — с хитрецой ответил Умнай, зная, чего хочет старейшина и каково настроение колдованца.
— Благодарю вас, — поднял голову Чернодлав, но не смог подавить в глазах хищный, гневный блеск.
…Княгиня киевская, старшая жена Аскольда, гуляя по берегу Днепра со своими двумя девочками и многочисленной теремной челядью, усмотрела на реке множество плотов и лодок, плывущих к Киеву, сразу забеспокоилась и тут же подозвала к себе служанку порезвее:
— А ну-ка, милая, слетай-ка к князю, позови его сюда.
Та, как птичка, упорхнула.
Явился князь со Светозаром и пятью боилами. Увидели вдалеке однодеревки, плоты с семейными шалашами, большие и малые лодки.
— По-моему, переселенцы, — изрек кто-то из боилов. — По плотам судить — древляне.
— Вижу! — гневно изрек Аскольд.
Причина его гнева скоро всем стала понятна: только сейчас стража дала знать дымом о появлении древлян.
— Сукины дети! — зло выругался князь. — Светозар, пошли гонца на Юрковицкую гору, пусть узнает, почему проспали. Виноваты — строго накажем! Принародно…
Воевода распорядился, гонец ускакал. Потом Светозар, хорошенько всмотревшись в речную даль, сказал Аскольду:
— А на воинство, княже, непохоже. Но все-таки давай объявим дружинникам тревогу.
— Действуй! — сразу согласился Аскольд.
Боилы заторопились тоже, чтобы учинить сбор и своим вооруженным отрядам.
— Сокол мой, — обратилась княгиня киевская к мужу, и глаза ее наполнились тревогой. — Хоть Светозар успокоил… А если воевать?
— Не волнуйся. — Аскольд обхватил за талию жену, привлек к себе. Затем потрепал по головке младшенькую дочку, которая тут же с благодарностью схватилась белыми ручонками за широкую, бронзовую от загара кисть отца и потерлась об нее румяной щечкой.
Потом девочка слегка вскрикнула, так как услышала дробный, тревожный стук лошадиных копыт по круглякам Боричева узвоза. И на взмыленном гнедом скакуне ворвался на крутой днепровский берег родной ее дядя князь Дир во главе своей молодшей дружины. На полном скаку осадил коня, спрыгнул с седла и бросил повод стремянному.
— Я поспел, брат… Скакали не останавливаясь. Мы их заметили на излучине, проследили и узнали, кто они… Это древляне. Плывут куда-то. Видели ночью огромное зарево… Может, кто напал и поджег лес и их селения. Послал лазутчиков, а сам с людьми — сюда. На всякий случай.
Братья обнялись.
— И я отдал приказ Светозару и боилам держать бойцов во всеоружии… — Аскольд повернулся к жене: — Княгиня, теперь тебе с детьми лучше удалиться в терем. Идите.
Солнце ярило. Играли блики на днепровских водах, и глазам было больно смотреть на них. Капли изумрудно взбескивали на веслах и гребях плывущих. Кажется, и оттуда заметили собравшихся на берегу. Застопороли свой бег по волнам, тем более различили вооруженных людей — князь Дир и его гридни, подпоясанные мечами, с копьями и луками, выделялись особенно. К тому же отряды боилов стали прибывать, да и Светозар поднял дружину Аскольда.
— Смотри, брат, на большом плоту выставили белое полотнище, зовут на переговоры, — сказал, указуя на реку, Дир. — Я пойду с десятью отроками и узнаю, чего им от нас нужно. Еруслан, бери людей, коней оставь здесь…
— Не горячись, — остановил Дира Аскольд. — Коней действительно надо оставить; ты с отроками спустишься по узвозу к Днепру, а я со своей и твоей дружинами, прячась за деревьями, расположусь у самого берега реки и стану наблюдать за всем, что будет делаться. Проявляй осторожность, брат. Как только я понадоблюсь, пусть Еруслан подаст знак — правой рукой резко ударит себя по колену. Только вы спускайтесь не раньше того, как мы спрячемся в укрытие.
Аскольд незаметно и тихо расположил на берегу воев, и некоторые из них, находящиеся ближе к Боричеву узвозу, видели теперь, как, казалось, беспечно шли по нему к реке отроки с князем и Ерусланом. Но только казалось: вмиг они, рослые, широкоплечие, могли выхватить мечи и приладить к лукам стрелы, ибо были давно испытаны в битвах и с теми же древлянами, и с хазарами, и с печенегами, приходившими из отдаленных степей, чтобы красть красивых киевских женщин и молодиц.
Вот Дир в красном корзно, нарочно надетом, чтобы там знали, кто он, подошел к самому обрыву и поднял левую руку со щитом на уровень груди. Мало ли что?.. Хотя сомневаться в том, что со стороны древлян может проявиться злой умысел, не было никакого основания: все они на плотах и в лодках являли собой жалкое зрелище, и князь сразу узрел — этих людей постигла страшная беда…
К большому плоту подлетела однодеревка, статный человек в белой чистой одежде (и как у Ратибора она сохранилась?!) сел в нее, и Никита нажал на весла.
Ратибор еще раньше решил, что на встречу с князьями поедет один, и без всего, только жезл с собою возьмет, жезл старейшины племени.