Пришлось ромею вспомнить давнишнюю историю о безносом императоре Юстиниане II, которую знал хорошо и которую когда-то на борту корабля рассказывал Ктесий погибшему в хазарских степях лохагу Зевксидаму…
— Да, Кевкамен, вина твоя большая, и тебе следовало бы отрубить голову, — обратился к ромею архонт. — Но ты был откровенен, и я разрешаю тебе жить… Ты отправишься со мной в Киев и поселишься вместе со своими сородичами из Константинополя. Живи пока, а надо будет, я найду тебя…
Ближе к вечеру братья снова встретились и снова заговорили о предстоящем походе. Аскольд высказал мысль, что хорошо бы поднять древлян.
— Вряд ли это удастся, — засомневался Дир. — Всеми делами там заправляет старейшина племени Ратибор, власть у него огромная, даже жизнь князя находится в его зависимости. А старейшина хитрый и осторожный человек и так просто свою голову совать не станет, пока не почувствует выгоду…
— Я знаю, ответил Аскольд.
Но как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Так и случилось!
3
Своего князя древляне убили, а потом насадили на сухой сук осокоря всем на великое обозрение, потому что он стал виновником страшного пожара, который случился на берегах Припяти.
Собирая дань с дружиной, князь разрешил гридням разводить костры в лесу…
Казнить его распорядился старейшина племени Ратибор; когда вздымавшийся до небес огонь погнал с насиженных мест древлян, разгневанный Ратибор приказал умертвить и бросить в пламя всех родичей князя, но боил Умнай, взяв на руки самого младшего, который впоследствии станет дедом известного своей печальной участью Малха, обратился к нему:
— Пожалей младенца, старейшина, не губи весь княжеский род… Перун нам не простит этого.
— Хорошо, воевода, быть по-твоему. Младенца оставьте, остальных… Считайте, что это не казнь, а жертвоприношение богам! А гридни, кои близко причастны к великой беде, пусть жрут древесный пепел, пока животы их не треснут, как бурдюки, переполненные белужьим жиром…
По части казни древляне были зело искусны. Внук оставленного в живых младенца Малх разодрал между двух берез, склоненных верхушками друг к другу, киевского князя Игоря, а княгиня Ольга справила потом по мужу страшную тризну, красочно описанную великим Нестором в «Повести временных лет».
И древляне также придумали закапывать живьем преступника вместе с безвинно им убиенным.
…Из лесу, начиненного бортями и деревянными богами, серебряными и золотыми украшениями, навешанными на сучьях дерев в их честь, потаенными ямами для медведей, заповедными тропами, которыми приважены лисицы и волки, примеченными местами водопоев с четкими следами копыт, дубовыми постройками жилищ и деревянными частоколами и накатами крепостиц, бежали люди и звери. А за ними гнался по пятам огненный гул, треск падающих стволов и пронзительные крики птиц, нечаянно залетающих в пламя или резко опаляемых внезапно взмывшим к небу огненным смерчем. Олени проламывались через кустарники напрямик, за ними неслись с громким хрюканьем кабаны, не боясь людей, зачастую натыкаясь на задние повозки и с визгом отскакивая в густо задымленную высокую траву, с утробным хеканьем, низко наклонив лобастые головы, мощно подминали густую зелень медведи, лисицы, зачумленно тявкая, и волки, роняя из пасти желтую пену, с красными от страха глазами, острыми косяками мчались к реке. Но и там стояла дикая жара, и древесный пепел густыми клочьями летал над Припятью…
Звери разом бросались в воду, и люди погоняли лошадей с подводами туда же и, оказавшись в прохладных струях, замирали, страшно измученные.
Стрибог, стоящий на берегу, еще не видел такого, чтобы человек и дикое животное без всякого страха друг перед другом спокойно отдыхали рядом; медведь стоял, подрагивая толстыми боками, вместе с лошадью, которая, минуту назад изнемогая от жара и удушливого дыма, сейчас мотала лишь верх-вниз головой, совсем не обращая внимания на дикого зверя. И волки, сгрудившись на песчаной отмели, тревожно нюхали носами прогорклый воздух и без всякой жадности наблюдали, как зайцы и утки гнездятся на маленьком островке, поросшем черными молодыми тополями.
И вдруг все — и люди, и звери — повернули головы в сторону пылающего леса — оттуда послышался все нарастающий зудящий звук, он, приближаясь, казалось, исходил из небес и земли, натягивая до предела и без того звонкие, как крепкая тетива лука, нервы. Некоторые люди в ужасе подняли руки к небу, зайцы шарахнулись с островка, погибая в воде, и тут все увидели тугие клубки диких пчел, летящих навстречу. Они покинули борти и теперь, злые, обезумевшие от огня и дыма, неслись на людей и животных. Один рой упал, на лошадь, другой облепил косматую голову медведя; лошадь, искусанная, тут же испустила дух, а мохнатый зверь, дико взревев, дернулся было к берегу, но тут в его башке сработала природная самозащита, и он погрузился в струи.
И будто бы эти злобные клубки подтолкнули всех: звери ринулись вплавь на другой берег, а Ратибор приказал скидывать с подвод лодки и ладить с обеих сторон реки переправу. Застучали топоры — и общая работа отвлекла людей от страшной беды, как это не раз бывало в их трудной жизни.
А когда переправились и оказались в безопасности, потому что широкая река хорошо защищала древлянское племя от дикого огня, людей прорвало:
— Правильно, Ратибор, что ты убил и насадил на сук беспутного князя… Посмотри, с чем мы остались?! Еды столько, что успели взять, а богатство наше, что на нас надето…
— А наши боги, что сгорели в огне! — зычно рыкнул волхв Чернодлав, и рык его эхом прошелся по скалистому правому берегу.
— Погоди, Чернодлав! — остановил волхва боил Умнай. — Не время распалять живых, надо похоронить мертвых…
Стали обряжать в вечный путь покойников и складывать их на священную лодью. А гридней, обожравшихся древесной золы, бросили под корни вывороченного бурей дерева и забросали камнями и глыбами глины.
Жестоко… Да, жестоко! Действиями людей руководило такое же жестокое, немилосердное время; и разве старейшина мог поступить иначе, когда по недомыслию меньшинства большинство осталось без еды и без крова, а на руках малые дети, которые просят пищи?! Где искать пристанища?..
Ратибор, Умнай и Чернодлав стали совещаться. Выход всем виделся один — идти по Днепру к Киеву и просить братьев-князей принять опаленное огнем племя. Хотя бы на время…
В воздухе и над рекой все еще носились хлопья сажи, они падали на головы мужчин, женщин, стариков и детей. Огонь отступил от берега Припяти, но видно было, как он разрастался в глуби леса: дым валил черный, и трещали в пламени деревья.