«Медным всадником» Пушкин разговаривает с собратом, как вершина — с вершиной…
Однако первые черновые строки стихотворения «Он между нами жил…», строки резкого ответа, отодвинутые «Медным всадником», — они все же вышли наружу; пусть пока что в черновике, спрятанные в глубине тетради, закрытые поэмой, — они живут, жгут, беспокоят…
Как знать, если бы «Медный всадник» появился в том виде, в каком Пушкин подал его высочайшему цензору, если бы поэма вышла, а Мицкевич прочитал, — то, может быть, не потребовались бы новые стихотворные объяснения. Но поэма не вышла…
В конце ноября 1833 года Пушкин возвращается в Петербург; «Медный всадник» тщательно переписан на одиннадцати двойных листах и в начале декабря представлен через Бенкендорфа царю. Ответ был довольно скорым — 12 декабря 1833 года. Рукопись возвращена с несколькими десятками царских замечаний и отчеркиваний.
Запрещены все слова, снижавшие, по мнению Николая, образ Петра, — «кумир», «гордый истукан», «ужо тебе, строитель чудотворный» и некоторые другие…
Это было в духе официального взгляда на самодержцев-предков.
Еще в 1829 году цензура обратила внимание на комедию «Арзамасские гуси», где один из персонажей обвинял Петра Великого в наводнении 1824 года.
Там происходит следующий диалог:
П о б р о д я ж к и нА кто несчастию причина?Блаженной памяти покойный царьПетр Алексеевич! Был умный государь,А к морю чересчур подъехал близко.Как в яме строиться, когда есть материк?Вот то-то, матушка, и был велик,А выстроился низко…
Л и х а и нСмотри, Егор, укороти язык.Ты слишком говорить изволишь фамильярно.
П о б р о д я ж к и нПомилуйте! Петру ВеликомуОтечество всегда пребудет благодарно!
Тем не менее пьеса была разрешена. Однако за четыре прошедших года «погода» ухудшилась. Изучив историю высочайшего цензурования пушкинской поэмы, Н. В. Измайлов высказал очень справедливое предположение, что царь сделал множество отчеркиваний и, «возможно, не стал смотреть последних страниц, не обратил внимания и на имя Мицкевича в 3-м и 5-м примечаниях, почему оно позднее осталось и в печати, хотя вообще было запретным».
Впрочем, может быть, царь просто забыл, кто такой Мицкевич, и не догадался вычеркнуть это имя…
В императорской же семье с этого времени сложилось мнение, будто Пушкин не понимает Петра: Андрей Карамзин сообщал родным (10/22 XII 1836) отзыв великого князя Михаила Павловича: «Он утверждал, что Пушкин недостаточно воздает должное Петру Великому, что его точка зрения ложна, что он рассматривает его скорее как сильного человека, чем как творческого гения; и тут со свойственной ему легкостью речи, он начал ему панегирик, а когда я приводил в параллель императрицу Екатерину II, он посылал меня подальше».
Фактически «Медный всадник» был запрещен, и это было одним из самых сильных огорчений, подлинной трагедией, постигшей Пушкина. В России даже близкие люди, почитатели, не находя в печати его новых «значительных вещей», заговорили о том, что поэт «исписался» и т. п. Стоит ли удивляться, что Мицкевич, живший за границей, заметит о Пушкине 1830-х годов: «Он перестал даже писать стихи, опубликовал лишь несколько исторических сочинений».
И тогда-то, через несколько месяцев после запрещения, Пушкин возвращается к оставленным строкам «Он между нами жил…»: беловой автограф, как уже говорилось, сопровождается датой 10 августа 1834 года.
В свое время специалисты задумались над тем, для чего же столь поздно, через год после знакомства с «Отрывком», поэт возобновляет старый спор?
М. А. Цявловский считал, что толчком, «снова поднявшим из глубины сознания образ Мицкевича и его стихи, вероятно, было получение Пушкиным от гр. Г. А. Строганова 11 апреля 1834 г. заметки неизвестного из «Франкфуртского журнала» о речи Лелевеля».
Один из вождей восстания 1830—1831 годов, историк-демократ Иоахим Лелевель, 25 января 1834 года в Брюсселе говорил о Пушкине как противнике власти, вожде свободолюбивой молодежи.
Пушкин действительно крайне отрицательно отнесся к «объятиям Лелевеля», однако все же остается неясным, как этот эпизод, довольно далекий от Мицкевича, мог существенно повлиять на возобновление диалога. Даже если получение заметки от Строганова действительно стимулировало пушкинский замысел, то все равно главные причины надо искать в другом.
Дело в том, что запрещение «Медного всадника» оставляло ведь «Отрывок» Мицкевича без пушкинского ответа!
Приходилось искать другие способы — поговорить, поспорить.
Весь 1834 год, вообще очень тяжелый для Пушкина, можно сказать, проходит под тенью «Всадника».
В октябре с поэмой знакомится Александр Тургенев («Пушкин читал мне новую поэмку на наводнение 824 г. Прелестно, но цензор его, государь, много стихов зачернил, и он печатать ее не хочет»).
В декабре 1834 г. публикуется начало, — увы, только вступление к «Медному всаднику» — в журнале «Библиотека для чтения».
Несколько раньше жене пишутся любопытные строки: «Ты спрашиваешь меня о Петре? Идет помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок».
Слова о «площадях» напоминают:
И он по площади пустойБежит и слышит за собой —Как будто грома грохотанье —Тяжело-звонкое скаканье.. . . . . . . . . . . . . . . .И во всю ночь безумец бедный,Куда стопы ни обращал,За ним повсюду Всадник МедныйС тяжелым топотом скакал.
Поэт, по-видимому, шутливо соединяет двух медных исполинов — статую Петра и «Медную бабушку», принадлежащую Пушкиным статую Екатерины II, которую приходится постоянно перетаскивать «с одного конца города на другой…». Медный всадник скачет, бабушка «перемещается» — первый запрещен, вторую не удается сбыть, — меж тем приходят мысли о «памятнике нерукотворном…».
Вот каков был 1834 год.
Работа же над стихами «Он между нами жил…», как прекрасно показал Цявловский, все время шла в сторону смягчения прямой полемики: никакой «ругани», больше спокойствия, объективности… Так же, как несколько месяцев назад — при создании «Медного всадника».
И как не заметить, что в новом послании Мицкевичу присутствует очень серьезный личный мотив. Пушкин упрекает того, кто «злобы в душе своей к нам не питал», жалеет, что теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядомСтихи свои, в угоду черни буйной,Он напояет. Издали до насДоходит голос злобного поэта…
Казалось бы, как можно укорять Мицкевича, если сам Пушкин пусть не «в угоду черни буйной», но совершенно искренне написал «Клеветникам России», «Бородинскую годовщину»?
Русский поэт имел право на упрек «Злобному поэту» только после того, как создал «Медного всадника». Иначе это были бы «слова, слова, слова…
Когда он восклицает:
…боже! ОсвятиВ нем сердце правдою твоей и миром,И возвести ему… —
мы видим здесь важнейшее автобиографическое признание. Это он, Пушкин, год назад победил в себе «злобного поэта», сумел подняться к правде и миру, — и наградою явилась лучшая поэма!
Однако и стихи «Он между нами жил…» (где сначала, мы помним, мелькнуло «торгаш… собачий лай…») не даром дались; их тоже нужно отнести к тем бурям, что разыгрывались под обычной житейской оболочкой…
Пушкин в 1833-м начал послание Мицкевичу, но не кончил, отложил; в 1834-м завершил, перебелил рукопись, но не напечатал.
Возможно, оттого, что все же не смог в стихах найти должной дозы «правды и мира» — такой, как в «Медном всаднике».
Или все дело в том, что снова возникли надежды на выход поэмы?
В 1836-м Пушкин предпринял отчаянную попытку — переделать рукопись, как-то учесть царские замечания. Попытался даже серьезно ухудшить текст: вместо «кумир на бронзовом коне» попробовал «седок на бронзовом коне». Попробовал и, кажется, сам на себя осердился[8]. Переделка так и не была завершена. Пушкин погиб, никогда не увидев своей лучшей поэмы в печати.
Пятый, посмертный том пушкинского журнала «Современник» открывался знаменитым письмом Жуковского о кончине великого поэта, а затем сразу — «Медный всадник», конечно исправленный по царским замечаниям, без самых резких слов в адрес «горделивого истукана», но все же дух, смысл сохранялся; и оба дружелюбных примечания о Мицкевиче остались: царь их прежде не заметил, оттого и теперь цензоры не тронули!