Читать интересную книгу Ахматова: жизнь - Алла Марченко

«Проводил до трамвая, поехала в театр, к Циммерману; расстался с уверенным чувством скорого разрыва и разлуки».

«Сегодня было так. Ан. обедала у меня. В шесть часов ей нужно было звонить Циммерману, у него умер отец, Ан. его очень жалко. Проводил ее в музей к телефону. Недолгий разговор, из которого до меня, стоявшего в коридоре, долетали отдельные слова, из них слово "завтра"».

«Я ее снова мучительно ревновал к М.М., разговаривали и мучились до 5 часов утра…»

«Целый день ничего не мог делать от боли… вот как складывались чувства-мысли: Ан. уверяет, что принесла мне в жертву М., а встречи ее с М. все чаще и длительней…»

Прибавлю к этим «воплям души» еще и коротенькую выписку из так называемой «Разговорной книжки» (Ахматова и Пунин, если оказывались в каком-то неудобном для устного диалога месте – кафе, ресторане, трамвае или прогулочном катере, – разговаривали «письменно»): «Ан., родная, Ноченька. Я не могу больше так. Обещай мне, что больше никогда не будешь ездить в Мариинский театр и не видеть М.М.».

Пунин ревновал не на пустом месте. Родные Михаила Михайловича благосклонно относились к женщине его выбора. Когда у Ольги Судейкиной появилась надежда на получение заграничной визы, сестра Циммермана предложила Ахматовой переехать к ней. Об этом Пунин сообщает жене в письме от 5 июля 1924 года: «…Получено письмо от Лурье, в котором он обещает визу и деньги; квартиру они ликвидируют, А.А будет жить в комнате на Владимирском, у сестры Михаила Михайловича».

Словом, если бы М.М. Циммерман не слег с тяжелой формой туберкулеза, еще неизвестно, как развязался бы завязанный стечением житейских обстоятельств достаточно тугой и затейливый психологический узел. Был ли недуг внезапным обострением хронического ТБЦ, или Циммерман заболел внезапно, но с весны 1924-го состояние его здоровья резко ухудшилось. Летом Михаил Михайлович уехал в Одессу (см. письмо А.А.Ахматовой к Н.Н.Пунину от 23 июля 1924 г.). На юге он ожил, но ненадолго. В начале 1925-го процесс опять обострился. Верная данному Пунину слову ничего не скрывать от него в своих отношениях с Михаилом Михайловичем, Ахматова пишет уехавшему в отпуск Николаю Николаевичу: «Вчера была в Царском. Мать М.М. встретила меня на лестнице и сказала: не позволяйте ему говорить. Сегодня утром было кровохарканье. Я вошла, М. изменился мало, розовый, глаза блестят, но руки желтые и худые. Показал, чтобы села к нему на постель. Улыбнулся мне и зашептал (говорить не может): "А я о вас сегодня все время думаю". Сидела у него минут 20. В парк не пошла…» Больше ни в дневнике Пунина, ни в «Разговорной книжке» имя Циммермана не возникает. По-видимому, он, как и все туберкулезники, прибег к единственному относительно надежному лекарству от злой чахотки – уехал на южный берег Крыма…

Отъезд Циммермана отменил план подселения Анны Андреевны к его сестре, и ей ничего иного не оставалось, как вернуться в Мраморный, то есть туда, откуда она два года назад убежала. Кроме квартиры Вольдемар Казимирович оставил полубывшей жене огромную собаку, сенбернара по имени Тап, а также доверенность на получение полагавшихся ему в зарплатные дни денег. Сумма была ничтожной, еле-еле хватало на прокорм собаки и оплату жилья. А если что и оставалось, Анна Андреевна переправляла эти гроши в Москву, естественно, по настойчивым напоминаниям Вольдемара. Пунин тем не менее успокоился. Ревновать к отсутствующему Шилейке было смешно, Циммерман в Крыму, а Мраморный дворец в десяти минутах ходьбы от Шереметевского дворца. Успокоилась и Анна Евгеньевна. Чуть было не разрушившая их семью соперница сильно похорошела и была в такой славе, всегда в окружении знаменитых литераторов, что, по разумению госпожи Аренс-Пуниной, ей ничего не стоило найти себе более подходящего мужа или, на худой конец, более надежного и состоятельного любовника, чем ее собственный незадачливый супруг.

Мир в душе Пунина продолжался недолго. В начале ноября 1924 года Анне Андреевне официально возобновили прописку в служебном корпусе Мраморного дворца, по адресу: ул. Халтурина, дом 5, кв. 12. А через месяц в дверь квартиры постучался пригожий молодой человек, Павел Николаевич Лукницкий, выпускной студент Ленинградского университета, филолог, выбравший темой дипломной работы творчество Николая Гумилева. Пришел по делу, но («по воле рока») случилось то, чего ни сам визитер, ни Анна Андреевна совершенно не ожидали. Молодой человек влюбился. Почти так, как в известном стихотворении Ярослава Смелякова:

Вам не случалось ли влюбляться,Мне очень грустно, если нет,Когда вам было чуть за двадцать,А ей почти что сорок лет…

Влюбившись в Анну Андреевну, студент, естественно, невзлюбил Пунина. Причем с первой же встречи, когда и вообразить не посмел бы, чем обернется его сугубо служебный визит. По его мнению, вдове Гумилева (вдовство за второй женой Николая Степановича Павлик Лукницкий не признавал) не пристало заводить «амурные шашни» с каким-то «писателем по вопросам изобразительного искусства», да еще и женатым. Брак с Шилейко – другое дело. Вольдемара Казимировича Павел Николаевич почти готов был допустить, поскольку в университетских кругах тот был личностью легендарной, да и то лишь в роли бывшего мужа. Пунин на бывшего не походил. Это-то и вызывало неприязнь. Конечно, студент изо всех сил старался свои истинные чувства скрыть, даже от дневника, но неприязнь все-таки прорывалась. В мелочах. Например, в жеманных словечках, которые Николай Николаевич употреблял, а Павел Николаевич запоминал: «Спасибо, душенька», «Трамуси» вместо трамвай и т. д.

Пунин, поначалу не обращавший на «молокососа» внимания, слишком поздно сообразил, что же на самом деле происходит. А сообразив, что происходит любовь, возмутился: да как он смеет, этот мальчишка? Но Анна, почти легко «уступившая» Николаше Циммермана, Павлика не отдала. Спокойно и четко, как второгоднику правила правописания, объяснила. Безнадежная любовь – та же ветрянка. Если не расчесывать, и следа не останется. И чем раньше ею переболеть, тем лучше. А ей без помощи этого мальчика пунинских вывертов не вытерпеть. И чем на пустом месте ревновать, лучше в церковь сходите, свечку Анне Пророчице поставьте. Это она его в мой дом привела. Мне в Сретенье знак был: пришел ниоткуда и уйдет в никуда. А вы, милый друг, еще долго-долго со мной будете. Но и вы уйдете, только потом, не скоро.

Павлик Лукницкий не последняя жертва, которую Анна Андреевна, хотя, видимо, и не без колебаний, принесла Пунину. Человека, который по своим данным вполне мог расстроить их странный союз, звали Борис Пильняк. В двадцатые и тридцатые годы Пильняк был не просто известным беллетристом. Среди тогдашних знакомых Ахматовой он был едва ли не самый знаменитый. Когда произошло их знакомство, точно неизвестно, но уже в 1922-м, как записал Лукницкий, она была в числе приглашенных на его чествование («А.А познакомилась с Фединым в 1922 году в ресторане на чествовании Пильняка»). В апреле 1924-го в Москве они вместе выступали на вечерах «Русского современника», в том числе и на том, на котором Анна Андреевна читала «Новогоднюю балладу». После этого вечера Пильняк написал в «Чукоккале» Чуковского, что Ахматова смотрелась на сцене «как черный бриллиант». Если это и положенное по жанру литературного комплимента преувеличение, то не слишком сильное. К весне 1924-го к ней, как уже упоминалось, вернулась воспетая ста поэтами красота, казалось бы, убитая годами горя и нищеты. Превратившаяся чуть ли не в живые мощи (наблюдение Георгия Чулкова) во время голода 1919–1920 годов, потрясенная казнью Гумилева, затурканная патологической ревностью Шилейки, она после встречи с Пуниным вновь расцвела.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});