— Я имею право выгнать вас с порога, — заявила старая графиня. — Но хочу, чтобы вы до конца поняли всю чудовищность ваших поступков. Только полный осел может не догадываться, что у младенца, кроме дня рождения, есть день зачатья. — Браницкая подошла к комоду, достала из верхнего ящика затрепанный календарь и швырнула его Михаилу чуть ли не в лицо. — Соня родилась 3 апреля.
Значит, девочку назвали Соней? Даже этого он не знал.
— Беременность составляет двести восемьдесят дней. Бывают задержки и преждевременные роды. Плюс-минус две недели. В вашем случае это не имеет значения. Считайте, считайте. Куда уперлись?
Михаил был унижен до крайности, его заставляли тыкать пальцем в дни и вызнавать какие-то бабьи хитрости. К счастью, с математикой у графа было хорошо, и если бы не волнение, он справился бы еще быстрее. Но когда рука зависла над июнем прошлого года и уткнулась в 28-е — тот самый день, когда они с Лизой отправились смотреть Алупку — Воронцову сделалось не по себе. Какие две недели? Граф мог точно сказать, при каких обстоятельствах они с женой зачали Соню.
Кровь бросилась ему в лицо.
— Теперь убирайтесь из моего дома, — жестко потребовала Александра Васильевна. — И никогда, слышите, никогда больше не приезжайте.
Усилием воли Михаил справился с душившим его гневом. А он-то, дурак, надеялся, что ему будут рады. Пока жил в Одессе, думал: все зависит от него, стоит протянуть руку, и привычный мир вернется на круги своя. Даже дорогой, не смотря на неудобный холод в груди, еще мнил себя хозяином положения. Но старуха показала зятю его место. Воронцов не знал другой женщины, которая умела бы так наглядно это сделать.
— Прежде чем уехать, я все же хотел бы поговорить с женой, — твердо сказал он. — Надеюсь, вы не отнимите у меня этого права.
Александра Васильевна желала бы заявить, что непременно отнимет. Но на лестнице послышались шаги, и тревожный молодой голос спросил:
— Мама, кто-то приехал? От Миши ничего нет?
Они увидели друг друга. Душа ушла у графа в пятки. Лиза бледная, зеленая стояла на ступеньках и помимо воли тянула вперед руку. Он вдруг вообразил, как она все это время сидела у окна, глядя на пустую дорогу и ожидая хотя бы строчки от него. Сказать, что Михаил почувствовал себя подлецом, было бы мало. Он отстранил Александру Васильевну и хотел подхватить жену, но в этот момент в комнату ворвался Раевский. Самообладание изменило ему. Александр не выдержал присутствия графа в доме и ринулся, как коршун, защищать свое кровное.
— Кто дал вам право сюда являться? — закричал он, наступая на Михаила. — Вы ничтожество и мелкий эгоист! Она чуть не умерла из-за вас. Она месяц была в горячке! Не вы подняли ее на ноги! Благодарение Богу, теперь она знает, кто вы такой. Вы никого не любите, кроме себя! Зачем она вам понадобилась?
Михаил переменился в лице. Он терпеть не мог, когда на его собственность посягали. Раскаяние мигом улетучилось. Злость застучала в висках.
— Что здесь делает этот человек? — ледяным тоном спросил граф, в упор глядя на жену.
С ее лица также стекло беспомощное выражение.
— То, что должны были бы делать вы, — с сарказмом бросила графиня. — Воспитывает ваших детей.
Не желая больше ни минуты слушать подобные вещи, Воронцов повернулся на каблуках и зашагал к выходу. Если бы Лиза умела по заказу падать в обморок, сейчас было самое время. Но, лишенная малейшей хитринки, она все время проигрывала.
Оказавшись на улице, Михаил вскочил в коляску и так заорал на кучера, что тот поднял тройку с места в карьер. Взметнулась туча пыли. Колеса несколько раз провернулись на месте и были сдернуты вперед испуганными лошадьми. Вылетев из усадьбы, возница заметно сбавил ход. На нетерпеливые окрики седока следовал ответ:
— Кони устали.
Что было правдой. Приходилось мириться с черепашьим ходом, тогда как успокоить графа мог только галоп. В какой-то момент кучер опустил вожжи и обернулся. Михаил с неудовольствием тоже глянул через плечо. По дороге, довольно далеко от них, бежала Лиза. Трусила, как собачонка, понимая, что не догонит, и все равно не останавливалась. Комок подкатил Воронцову к горлу. Он спрыгнул на землю и тоже побежал, хотя можно было приказать развернуть экипаж.
В последний момент Лиза споткнулась и рухнула. Очень не куртуазно. Рассадив коленки и ладони. Михаил, как всегда, не успел. Подхватил, отнес с дороги на траву. Преодолевая неловкость, они стали рассматривать содранную кожу и обсуждать, стоит ли завязывать платком, или так заживет. Потом подняли друг на друга глаза.
— Миша, прости меня. Ну, пожалуйста, пожалуйста, — она плакала. — Не гони меня, ради бога!
— Лиза, я полный… — Он сказал грубое слово, и оба засмеялись.
Подъехала коляска. Графиню посадили и повезли домой.
Александра Васильевна стояла на гульбище и сдержанно ухмылялась. Ее сердце уже не в состоянии было переживать подобные встряски.
Из окна второго этажа на умилительную картину семейного согласия смотрел Раевский. Стиснув зубы, катая желваки и проклиная Лизу за предательство.
Остафьево, имение Вяземских.
Какое маленькое, какое бедное у людей сердце! Если там помещается одна страсть, то уж никак не может втиснуться другая. Будуар княгини Веры в Остафьево выходил окнами на колоннаду, по крыше которой можно было прогуливаться, так сказать, не касаясь ногами земли. Береза притулилась к стене дома и уже стучалась ветками в стекло. Надо опиливать, да Петру Андреевичу некогда отдать приказание. Сама же Вера слишком ленива и стара, да, именно, «ленива и стара». Так она и напишет Пушкину. Ветреный болтун! Следует прочитать мужу его эпистолу. Тысяча намеков на щекотливые обстоятельства!
Разве так обращаются к солидной даме? Вера не могла сердиться на Сверчка. Природная живость заставляла ее хохотать от каждой игривой строки. «Недавно я путешествовал в Опочку в компании очаровательных спутниц. Дороги несносны. Толчки, удары локтями, невольные вольности. Умоляю, пришлите мне коротенькое письмецо. Лучше в Тригорское на имя Аннет Вульф. Получение мною записки от женщины разожжет ее ревнивый пыл, с каким она кидается даже на собственную мать».
Вера не могла не улыбнуться. А давно ли он писал, что в Тригорском живет добрая старушка с пятью дочерьми, и все как одна дуры. Вот, значит, как! Это непременно надо прочесть Петру. Рука княгини уже легла на фарфоровый колокольчик. Однако звук не успел разнестись по дому. Муж сам появился на пороге будуара с листком бумаги в одной руке и очками в другой. Он был всклокочен со сна, в накинутом на рубашку полосатом турецком халате. Белый батист ворота в нескольких местах пятнали коричневые капли кофе. Наказание! Так и не научиться заправлять салфетку! Теперь не отстирать.