Но гость остался стоять. Его лицо выражало крайнюю озабоченность и какую-то торжественную печаль. Такие бывают на похоронах у главных распорядителей. Им надо скорбеть, а их поминутно дергают: куда нести гроб и привязывать ли к рукавам слуг креповые ленточки. Генерал преклонил колени и замогильным голосом начал:
— Осмеливаюсь униженно умолять ваше величество сказать мне, в чем я имел несчастье провиниться? Видя ваш отъезд, я мучим горестною мыслью, что заслужил немилость.
— О какой немилости вы говорите, Александр Христофорович? — Государь выжал из себя самую ласковую улыбку, на которую способен человек, надкусивший лимон. — Вы и ваш род всегда находились под особым покровительством моей августейшей матери.
— Не смею отрицать, что взыскан наградами превыше заслуг. — Генерал-адъютант упорно не желал вставать с колен. — Но четыре года назад я подавал вам сведения о заговоре, который с тех пор только расширился и укрепился. Выслушайте меня, государь. В любую минуту мозоль может лопнуть, и счастье, если по улицам потечет гной, а не кровь.
— Вы слишком мрачно смотрите на вещи. — Александр поднял руку и хотел положить ее Бенкендорфу на плечо, но раздумал. — В вашей преданности я никогда не сомневался. Мое благоволение к вам неизменно. Что же до дела, о котором вы говорите, то ведь мое право, как государя, решать, кому его поручить. Надеюсь, вы не оспариваете этого?
Бенкендорф поперхнулся готовой было слететь с уст благодарностью. Слова императора могли значить только одно: ему, именно ему, не доверяют. Александр Павлович избрал для борьбы с мятежниками других людей. Что ж. Если дело движется без него, то слава богу! Только вот не видно никаких перемен к лучшему!
Утомленный претензиями император присел на свою складную кровать.
— Ты их слышал? — с раздражением бросил он, обращаясь к Голицыну, когда последний посетитель закрыл за собою дверь. — Каковы? Стервятники! Все прилетели. Всё хотят знать.
Князь заканчивал возиться с последней пачкой документов.
— Осмелюсь высказать свое мнение. — Голицын колебался, но было видно: и он поддался общему настроению. — Разумно ли оставлять манифест о престолонаследии не обнародованным? Вы уезжаете в дальние края. Всякое может случиться. Тогда не избежать замешательства. Хаоса!
Император на миг застыл, точно эта мысль не приходила ему в голову.
— В чем-то ты прав, — сказал он после краткого раздумья. — Но положимся на Бога. Господь лучше нас сумеет все устроить.
Одесса.
Казначеев на подгибающихся ногах вошел в кабинет. Граф сидел за столом и смотрел в одну точку. В последнее время он часто впадал в оцепенение, и минутами Саше казалось, что начальник перестает его слышать. Дальше так продолжаться не могло. И первая, кто сказал об этом правителю канцелярии, была его жена Варвара Дмитриевна. Да-с, они венчались месяц назад. А чего тянуть?
«Это невыносимо. Он должен положить предел сплетням или окончательно погубит свою репутацию».
Варя, как всегда, была права.
«У меня язык не повернется», — честно признался Казначеев.
Жена с укором посмотрела на него.
«Ты столько раз говорил, что всем ему обязан. Что он тебя чуть не из петли вытащил!»
Но Саша слабо представлял, как будет беседовать с графом о его семейных делах.
«Откуда вообще в городе слухи, будто графиня родила? — допытывалась госпожа Казначеева. — Живет себе женщина у матери. В тихом имении. Там ведь не большой город. Не ярмарка. Однако с чьих-то слов говорят, что его светлость не признает ребенка. Хотя от него самого еще никто ни звука не слышал».
— Ваше сиятельство…
Воронцов поднял брови.
— Я прошу прощенья, — полковник мялся. — Это не мое дело…
Граф вопросительно уставился на правителя канцелярии.
— На вас смотреть нельзя! — выпалил Саша. — Что вы себя изводите? Поезжайте за ней.
Они знали друг друга десять лет. В страшном сне Казначеев не мог представить, что скажет такое. У графа открылся, потом закрылся рот. И после некоторого молчания он проронил:
— Ты прав. Это не твое дело. Но… ты прав.
Белая Церковь.
Дорога заняла двое суток. Нетерпение нарастало по мере того, как Воронцов приближался к имению Браницких. Майская степь, не обесцвеченная жарой, звенела на тысячи голосов. Полыхали тимьян и иван-чай, цвел ковыль, еще не пускавший по ветру белые нити. Жаворонки с высоты кидались в траву и кувыркались в ней. Неумолчное гуденье пчел становилось все громче на подъезде к бескрайним садам Александрии. Когда-то все это Михаил считал почти своим. Старуха Браницкая всегда бывала ему рада. Теперь граф и не знал, как покажется ей на глаза.
Коляска покатилась по деревянному настилу улицы и вскоре остановилась у парадного крыльца. Низкое дубовое гульбище окружало дом. Справа за деревьями возле качелей Михаил заметил Раевского, возившегося с племянниками. Вид этого человека сразу испортил Воронцову настроение. Ах, вот, оказывается, кого тут принимают! Может, по нему не так и скучали? Что он вообще знает о том, как Лиза прожила последние месяцы?
Услышав стук колес, Александр тоже поднял голову и смотрел на гостя с настороженной враждебностью. Не поздоровавшись, Михаил вошел в дом. Ему нужна Лиза и больше никто. Но до жены оказалось не так-то легко добраться. На дальних подступах к ее комнате, в гостиной, зятя встретила Александра Васильевна. Никогда в жизни граф не видел у нее такого сурового лица.
— Что вам угодно, сударь? — холодно спросила она.
Воронцов собрался с духом.
— Мне угодно, ваше сиятельство, видеть мою жену.
Браницкая гневно раздула ноздри.
— Поздновато же вы вспомнили о своей жене, милостивый государь, — отчеканила она. — Лиза нездорова и никого не принимает.
— Вы полагаете, я этим удовлетворюсь? — свистящим шепотом спросил Михаил.
— Полагаю, да, — нимало не смутилась старуха. — После того, как вы осмелились не явиться сюда на родины дочери. После того, как не ответили на письмо, в котором вас спрашивали, каким именем ее крестить. Что я еще должна полагать?
— А что я должен был думать о рождении этого ребенка?! — вспылил граф, испытывая крайний стыд.
— Не сметь! — Александра Васильевна наступала на него всем корпусом. — Как вы могли называть мою дочь развратной женщиной? Как вы могли бросить ее на растерзание клеветникам? Как вы могли не приезжать столько времени? И как теперь можете явиться?
Он не знал ответа ни на один из этих вопросов.
— Я имею право выгнать вас с порога, — заявила старая графиня. — Но хочу, чтобы вы до конца поняли всю чудовищность ваших поступков. Только полный осел может не догадываться, что у младенца, кроме дня рождения, есть день зачатья. — Браницкая подошла к комоду, достала из верхнего ящика затрепанный календарь и швырнула его Михаилу чуть ли не в лицо. — Соня родилась 3 апреля.